перед Польшей. Именно поэтому фюрер поручил Риббентропу возобновить попытку и 
заполучить подпись Италии под соглашением о военном союзе. Чиано крайне 
неохотно отреагировал на демарш Риббентропа. Он опасался, что немцы 
«перестараются» в Польше и предпримут такие действия, которые повлекут за собой 
катастрофические последствия. Спустя пять дней после беседы Геринга с Муссолини,
 от Аттолико из Берлина пришло сообщение, предупреждавшее о том, что намерения 
Германии против Польши «в настоящее время достигли критической точки». Чиано, 
обративший внимание на то, что Геринг говорил о Польше «в той же самой 
тональности, что раньше об Австрии и Чехословакии», был серьезно обеспокоен и с 
сообщением Аттолико отправился к дуче в Палаццо Венеция. Но Муссолини был явно 
нерасположен к тому, чтобы глубоко вникнуть в ситуацию, сложившуюся с Польшей. 
Военные триумфы в Испании и Албании освежили его вкус к победам. Он пришел в 
восторг от сообщения Чиано о том, что посол Нидерландов нанес визит во дворец 
Киджи, чтобы выразить озабоченность голландского правительства по поводу 
сообщений о намерении Германии и Италии осуществить между собой раздел Европы. 
«Я, — заявил дуче, словно подтверждая опасения посла Нидерландов, — тренирую 
Италию к войне». И тем не менее, несмотря на свой воинственный настрой, 
Муссолини, в те часы, когда он был способен здраво размышлять, понимал, что 
Италия еще не готова к войне. Он поручил Чиано провести встречу с Риббентропом, 
чтобы выяснить, как далеко намерена пойти Германия и как скоро она предполагает 
приступить к конкретным действиям; одновременно Чиано следовало убедить 
Риббентропа в том, что Италии нужны, по крайней мере, еще три мирных года.
 «Германия, — заверил Риббентроп Чиано, когда они встретились в Милане 6 мая, — 
также заинтересована в поддержании мира, который должен сохраняться не менее 
четырех-пяти лет».
 Риббентроп находился в необычно хорошем расположении духа. Чиано, еще в 
октябре записавший в дневнике наблюдение о Риббентропе, как о «тщеславном, 
легкомысленном, словоохотливым и бестактном человеке» и с удовольствием 
процитировавший замечание Муссолини о том, что достаточно взглянуть на голову 
Риббентропа, чтобы тут же понять, как мало в ней мозгов, на сей раз довольно 
легко нашел с ним общий язык. После совместного с Риббентропом обеда в отеле 
«Континенталь» Чиано позвонил дуче и проинформировал его о том, что, хотя 
Гитлер и преисполнен решимости возвратить Данциг, тем не менее, в целом, 
немецко-польские переговоры идут нормально, и немцы согласились с тем, что мир 
на ближайшие несколько лет должен быть сохранен. Воодушевленный этой 
умиротворяющей информацией и, в то же время, раздраженный сдержанным приемом, 
оказанным жителями Милана Риббентропу, Муссолини приказал Чиано выступить с 
заявлением, в котором о военном альянсе между Германией и Италией объявлялось 
как об уже существующем.
 21 мая Чиано прибыл в Берлин на торжественную церемонию подписания договора о 
военном союзе, который Муссолини сначала предложил назвать «Пактом Общей Крови»,
 но позднее он стал известен всему миру, как «Стальной пакт». В тот же вечер на 
банкете в посольстве Италии Чиано от имени итальянского правительства вручил 
Риббентропу орден Аннунциата. В момент награждения Риббентропа Геринг незаметно 
вышел в столовую, где поменял на столе именные карточки, чтобы оказаться во 
время обеда сидящим, вместо Риббентропа, справа от Чиано. Вернувшись в зал для 
приемов, Геринг увидел, как собравшиеся вокруг министра иностранных дел 
Германии гости с восхищением рассматривали орденскую цепь на шее Риббентропа и 
сам орден, дававший право его владельцу именоваться кузеном короля Италии. 
Полагая, что если кто-то и должен был быть награжденным, так это только он сам, 
Геринг чуть ли не со слезами откровенного разочарования публично устроил сцену, 
заявив, что орден и орденская цепь по праву должны принадлежать ему. Чиано с 
большим трудом удалось уговорить его не покидать банкет. На следующий день, 
когда в помещении Имперской канцелярии состоялась впечатляющая церемония 
подписания «Стального пакта», Геринг, так и не пришедший в себя после 
нанесенной ему обиды, всякий раз отворачивался от проходившего мимо него 
Риббентропа. Гитлер, с другой стороны, находился, как никогда, в благодушном 
настроении и выглядел почти счастливым. Он был, как всегда, многословен и 
надоедлив и, по мнению Чиано, имел вид постаревшего и уставшего человека. 
Ходили слухи о его интимном и всепоглощающем увлечении прелестной 
двадцатилетней девицей по имени Зигрид фон Лаппус, обладавшей «великолепной 
фигурой», но, хотя вокруг его глаз и образовались новые глубокие морщины, 
Гитлер вел себя, тем не менее, «совершенно невозмутимо». У него были веские 
причины быть довольным. Подписанный «Стальной пакт» оказался далеко не 
оборонительным союзом, как это предлагал Муссолини прошедшей зимой. Его 
сущность вкратце резюмирована в статье III: «Если, вопреки желаниям и надеждам 
договаривающихся сторон, случится так, что одна из них окажется втянутой в 
военные действия с третьей державой или державами, то другая договаривающаяся 
сторона придет к ней на помощь и в качестве союзника окажет ей поддержку всеми 
своими вооруженными силами на суше, море и в воздухе». В этой статье, как во 
всем тексте «Стального пакта», не было упоминания о том, что военная помощь не 
должна оказываться в случае агрессивных военных действий одной из 
договаривающихся сторон. Ясно, что для Гитлера «Стальной пакт» являлся 
прелюдией к войне.
 Буквально на следующий день после подписания «Стального пакта» Гитлер созвал 
секретное совещанке высшего генералитета, чтобы сообщить приглашенным в его 
кабинет в помещении Имперской канцелярии Рейха следующее:
 «Данциг не является конечной целью в наших планах, — прямо заявил он, — вопрос 
заключается в том, чтобы расширить наше жизненное пространство на Востоке… О 
том, чтобы пощадить Польшу, не может быть и речи. Нам осталось только одно: