ожесточение и беспокойный блеск его черных глаз, он производил впечатление 
человека крайне робкого. Даже слушая меня и при этом теребя нервными руками 
большую черную шляпу, он, казалось, был более озабочен своим внутренним 
кипением и менее всего прислушивался к тому, что я говорила». Но в тот период 
он ей понравился, хотя позднее она возненавидела его за предательство 
социализма. Да, в то время многие любили его, он не вызывал ненависти.
 К концу 1903 года он вернулся в Италию, так как заболела его мать. Как только 
ей стало лучше, Муссолини вновь отправился в Швейцарию, чтобы избежать призыва 
на военную службу, поскольку он, разумеется, был ярым противником войны, 
глубоко презиравшим «платных рабов короля» в их «неуклюжих шинелях, с грудями, 
усеянными крестами, наградами и другим товаром иностранного и отечественного 
производства…, пускающих людям пыль в глаза, нагло выставляя себя напоказ». Не 
прошло и недели, как он вновь был арестован, и провел Пасху 1904 года в тюрьме 
в Люцерне. Он говорил позднее, что это были «одни из самых мрачных дней моей 
юности», и, слушая колокольный звон, доносившийся с улицы, он размышлял над тем,
 не вышлют ли его из Швейцарии по выходе из тюрьмы в Италию, где его за 
уклонение от воинской повинности ожидало тюремное заключение сроком на один год.
 Но, к огромному облегчению Бенито, его ссадили с поезда еще до того, как он 
доехал до Кьяссо, и хотя он был выдворен из Женевского кантона, ему, однако, 
разрешили вернуться в Лозанну, где проживали, пытаясь найти работу, тысячи 
итальянских эмигрантов. Однако Муссолини был удачливее многих из них. К тому 
времени он хорошо говорил по-французски и сносно по-немецки; кроме того, он 
немного знал английский и испанский. Он сумел перебиться и даже, по его словам, 
посещал в Лозаннском университете лекции Вильфредо Парето и летние курсы при 
Женевском университете благодаря тому, что давал уроки итальянского языка, 
переводил с помощью русских и польских друзей философские и политические книги, 
писал статьи, занимал деньги у матери и у всех, кто мог их дать, пока наконец в 
ноябре 1904 года король Италии не объявил об амнистии дезертирам в честь 
рождения сына — принца Умберто. Муссолини намеревался эмигрировать в Америку, 
но изменил свои планы и решил вернуться домой, чтобы помочь матери преподавать 
в школе Довиа. По пути домой он имел встречу с Анжеликой Балабановой в Лугано, 
во время которой позволил себе характерные для него выпады против богатых. 
«Смотрите! — говорил он, показывая рукой в сторону ресторанов и отелей, 
расположенных вдоль дамбы. — Люди едят, пьют и наслаждаются жизнью. А я должен 
ездить в вагоне третьего класса и есть жалкую, дешевую пищу. Боже мой, как я 
ненавижу богачей! Почему я должен страдать от такой несправедливости? Сколько 
же еще это продлится?» Спустя два дня Муссолини прибыл в Романыо с репутацией 
политического экстремиста, фигура которого выходила за пределы местного 
масштаба. 18 апреля 1904 года римская газета «Трибуна» (La Tribuna) 
опубликовала статью своего женевского корреспондента, в которой Муссолини 
именовался «великим дуче» местного итальянского социалистического клуба. Так 
начал формироваться образ его жизни.

 3

 19 февраля 1905 года Роза Муссолини умерла от менингита в возрасте сорока 
шести лет, и Бенито, как отмечалось в «Пенсьеро романьоло», был вне себя от 
горя. Во время похорон он «хотел сказать последнее прости, но, приложив для 
этого огромные усилия, не совладал с собой, расплакался и смог лишь бросить 
несколько цветков в ее могилу». После смерти матери он стал преподавать в школе 
в Каневе, небольшом городке в коммуне Толмеццо в Be нецианских Альпах к северу 
от Удине. Хорошего учителя из него не получилось, и он знал об этом. Дети 
относились к нему неплохо, но ему, видимо, было трудно держать их под контролем,
 да и мысли его часто были далеки от школьных дел. Иногда он терял терпение, 
стучал кулаком по столу и ругал их. Но хотя они и называли его «тираном», он не 
внушал им страха. Некоторые из них считали его сумасшедшим. Его скособоченный 
воротник был почти всегда грязным, шнурки на ботинках часто болтались, волосы 
были длинными и нечесаными. Читая книгу и нашептывая стихи, он подолгу гулял по 
городу, не считая тех двух с половиной миль от дома, где жил на полном пансионе,
 до школы, которые ему приходилось проделывать ежедневно. У священника он брал 
уроки латинского языка, начал изучать индийскую арифметику и вел конспекты по 
истории философии и критике немецкой литературы; но в основном, когда он не был 
занят преподаванием в школе и частными уроками в пансионе, где проживал, он 
пьянствовал или развлекался, удовлетворяя свои сексуальные потребности. Он сам 
признавал, что год, проведенный в Толмеццо, был временем «моральной деградации».
 Он регулярно напивался, и часто после того, как его собутыльники ложились 
спать, продолжал болтаться в одиночку по темным улицам города, выкрикивая 
что-то, декламируя стихи Кардуччи или выступая с речью на площади перед 
фонтаном. Он занимался любовью со всякой девушкой, которая была ему доступна, и 
угрожал изнасиловать ту, которая не проявляла уступчивости. Он подхватил 
сифилис и когда обнаружил у себя симптомы болезни, зарядил пистолет и заявил, 
что хочет застрелиться. Его с трудом удалось заставить сходить вместо этого к 
врачу. У него был страстный роман с женой хозяина квартиры, и когда он уже 
уехал из Толмеццо, то однажды, поддавшись сильному желанию, проделал зимою 
среди ночи трехсотмильное путешествие из Предаппио, и тайком пробравшись по 
лестнице, изнасиловал ее прямо на полу, пока муж преспокойно спал в соседней 
комнате.
 В разгар следующего лета он вновь оказался в тюрьме. Он проявил присущую ему 
бескомпромиссную горячность, когда во время одного из аграрных конфликтов, 
регулярно нарушавших течение жизни в Романье, вступил в политическую дискуссию