секунд хлынул проливной дождь.
 Люди, находившиеся на вилле, слышали выстрелы. Они сошлись во мнении, что 
всего их было десять. Однако они ничего не смогли увидеть, так как вдоль забора 
росла живая изгородь, скрывшая все происшедшее от их глаз. Служанка Джузеппина 
под предлогом того, что ей нужно было сорвать пучок редиски, приблизилась к 
забору и хотела было посмотреть в щелку, но, услышав грозный оклик: «Via! Via! 
(Прочь! Прочь!)», вернулась ни с чем.
 В шесть часов Джеминацца возвратился в Донго. Там Аудизио присутствовал при 
казни пятнадцати человек из тех, кто был захвачен в Муссо  [48]  .
 Тела Муссолини и Кларетты положили в машину и под непрекращающимся дождем 
отвезли в Адзано, где на шоссе их дожидался фургон для мебели, чтобы отвезти в 
Милан. Трупы Муссолини и Кларетты бросили поверх груды других тел.

 Глава восемнадцатая
 ПЬЯЦЦАЛЕ ЛОРЕТО


 29 апреля 1945 г.


 Я бы хотел, чтобы на моей могиле были начертаны такие слова: «Здесь покоится 
самое разумное животное из тех, какие когда-либо существовали на земле».

 Ранним утром 29 апреля 1945 года мебельный фургон, благополучно миновав 
несколько американских постов, остановился возле полуразрушенного гаража на 
Пьяццале (площади) Лорето там, где за девять месяцев до этого немцы расстреляли 
пятнадцать заложников. Было воскресенье. Тела убитых выбросили из машины и 
свалили в кучу. Лишь на рассвете какой-то прохожий более или менее аккуратно 
сложил их на земле. Труп Муссолини лежал немного поодаль, его голова покоилась 
на груди Кларетты. Двое молодых людей подошли к нему и несколько раз сильно 
ударили ногами по лицу, после чего его лицо стало выглядеть сильно 
обезображенным. Рот был приоткрыт, верхняя губа оттопырена. Создавалось 
впечатление, будто он собирался что-то сказать. Кто-то вставил ему в руку палку,
 зажав ее между пальцами.
 Около девяти часов на площади собралась толпа. Люди кричали, толкали друг 
друга, подпрыгивали, стараясь пробраться поближе. Кое-кто выкрикивал 
ругательства и проклятия в адрес убитых. Некоторые разряжали в них свои 
пистолеты и дробовики. Другие молча рассматривали трупы: на лицах людей можно 
было прочитать смешанные чувства и удовлетворения, и омерзения. Одна женщина 
всадила в тело Муссолини пять пуль, чтобы таким образом отомстить за своих 
пятерых сыновей, убитых фашистами. Толпа тем временем множилась. Те, кто 
оказались в первых рядах, буквально наступали на трупы. Партизаны, стоявшие в 
оцеплении, были вынуждены открыть стрельбу поверх голов напирающей толпы, а 
затем использовали и брандспойт.
 «Кого вы хотите увидеть?» — громким голосом поверх ликующих голов крикнул 
партизан крупного телосложения, его руки по локоть были забрызганы кровью.
 «Паволини!» — раздался в толпе мужской голос. К нему присоединился другой: 
«Бомбаччи!». И тут же по толпе понеслось: «Муссолини! Петаччи! 
Буффарини-Гвиди!». Великан-партизан по очереди поднимал каждого из названных 
над толпой, держа трупы под руки.
 «Выше! — командовала толпа — Выше! Выше! Нам не видно!».
 «Вздернуть их на веревки», — раздался в толпе громкий властный голос.
 Тут же нашлись веревки. Убитых связали за лодыжки. Первым подняли труп 
Муссолини. Подметки его разорванных ботинок поползли вверх к нависавшим 
стропилам крыши гаража, голова повисла на высоте шести футов. Его лицо 
землистого цвета было покрыто пятнами засохшей крови, рот по-прежнему приоткрыт.
 В толпе раздались одобрительные возгласы. Стоявшие в первых рядах стали 
бросать в него чем попало.
 Акилле Стараче поставили в кузов грузовика и заставили смотреть на 
происходящее. Затем его подтащили к стене и расстреляли. Труп бросили в кучу 
вместе с другими, дожидаться своей очереди.
 Следующей повесили Кларетту Петаччи. Раздался женский визг. На несколько 
секунд, пока тела мерно покачивались в прозрачном утреннем воздухе, воцарилась 
странная тишина. Крики и насмешки прекратились. На мгновение лица стали 
серьезными и задумчивыми. Как сказал позже один человек, присутствовавший на 
площади, «мы все вдруг почувствовали, как в воздухе повисло тягостное ожидание, 
как будто мы погрузились в сон, очнувшись от которого мы обнаружим мир прежним. 
Казалось, что в течение этих нескольких секунд мы все осознали, что дуче 
наконец мертв, что он казнен без суда и что наступит час, когда все мы, вместо 
унижения и оскорблений, будем воздавать ему почести, как герою, и возносить в 
молитвах, как святого».
 Настроение на площади переменилось. Юбка Кларетты сползла на лицо, обнажив 
бедра. Когда один партизан встал на ящик, чтобы закрепить концы юбки между 
крепко прижатыми ногами, в толпе послышались насмешки и скабрезные возгласы. 
Один человек подошел к телу и непристойным образом ткнул его палкой так, что 
оно сильно закачалось и завертелось на веревке, как механическая кукла, которая,
 кружась в танце, протягивает свои руки на шарнирах навстречу воображаемому 
партнеру. Но лицо Кларетты меньше всего напоминало кукольное. Когда-то оно 
сводило мужчин с ума, теперь же было покрыто слоем грязи и замазано кровью. 
Когда ее подвешивали, ее глаза были открыты, теперь же веки медленно сомкнулись.