ждет дуче в Сондрио.
 «Я решил укрыться в горах, — наконец объявил Муссолини, — не может быть, что 
не найдется пятисот человек, готовых следовать за мной».
 Он проявлял особую заботу о своих документах. Часть из них он поместил в два 
кожаных чемодана, которые передал на хранение Каррадори еще в Милане, другая 
часть документов была погружена в один из грузовиков, следовавших в колонне. 
Поскольку не все машины прибыли в Комо вместе с ним, он велел Гатти и 
полковнику Казалинуово вернуться назад и разузнать, что случилось с остальными. 
Между тем, он достал из двух увесистых портфелей, которые он ни на минуту не 
упускал из вида, другую порцию документов и стал внимательно их просматривать. 
Что составляло содержимое этих портфелей, нам так и не суждено узнать, хотя 
попытки найти эти бумаги делались неоднократно в прошлом и, несомненно, будут 
предприниматься в будущем. Карло Сильвестри, который помогал упаковывать бумаги 
в Милане, убежден, что Муссолини рассчитывал использовать их во время судебного 
процесса, если таковой состоялся бы после окончания войны. В этих документах, 
полагал Сильвестри, содержались свидетельства того, как правительство старалось 
спасти от разорения немцами области Северной Италии, а также предотвратить 
гражданскую войну; факты, свидетельствовавшие о проникновении коммунистов в 
руководство партизанским движением, дипломатические документы, показывающие 
ответственность Англии за развязывание войны, документы об Умберто, о Гитлере, 
о процессе в Вероне. В течение нескольких недель, находясь в Гарньяно, 
Муссолини отбирал бумаги. Несомненно, что все документы подбирались с особой 
тщательностью, сохранялись наиболее важные и самые секретные. Остальные же, как 
свидетельствуют помощники Муссолини, в ночь накануне отъезда в Милан были 
погружены в моторную лодку и сброшены в воды озера Гарда.
 Спустя некоторое время Гатти и Казалинуово вернулись в Комо и доложили 
Муссолини, что грузовик с документами перехвачен партизанами к северу от Милана.
 Трудно сказать, могла ли другая весть вызвать такой гнев Муссолини. Дело в том,
 что помимо документов в машине находился груз, названный впоследствии 
«сокровищами Донго»: золотые слитки, произведения искусства и деньги, 
принадлежавшие республиканскому правительству и отдельным министрам. По оценкам,
 сделанным после войны, стоимость груза составляла несколько миллиардов лир  
[46]  . Муссолини хладнокровно отнесся к потере сокровищ, но об утрате 
документов он с горечью упоминал еще в течение двух дней, отпущенных ему 
судьбой.
 В ожидании возвращения Гатти и Казалинуово, Муссолини написал последнее письмо 
жене. К тому времени Рашель уже покинула королевскую виллу в Монце и теперь 
вместе с Романо и Анной-Марией находилась на вилле Монтеро в Черноббио. Он 
предпринимал неоднократные попытки связаться с женой по телефону, но каждый раз 
безуспешно. Письмо было доставлено Рашели в два часа ночи следующего дня. Вилла 
охранялась отрядом чернорубашечников, которых прислал Муссолини специально для 
охраны своей семьи. Рашель была в постели, когда ее разбудили шаги за дверью и 
возбужденные голоса, один из охранников подошел на цыпочках к постели и 
произнес: «Для вас письмо от дуче».
 «Я вскочила на ноги, — вспоминала она позже, — вскрыла конверт и сразу узнала 
почерк Бенито. Письмо было написано красно-синим карандашом, который Муссолини 
обычно использовал для личной корреспонденции».
 Рашель разбудила детей, и они вместе прочли письмо. После прочтения письмо 
было уничтожено, но перед тем Рашель велела всем выучить его наизусть. Вот 
текст письма, восстановленный по воспоминаниям членов семьи:

 Дорогая Рашель!
 Итак, книга моей жизни достигла последней главы. Осталось перевернуть всего 
несколько страниц. Кто знает, увидимся ли мы снова. Поэтому я посылаю тебе это 
письмо. Прости меня за все зло, которое я невольно причинил тебе… Возьми детей 
и попытайся укрыться в Швейцарии. Там ты сможешь начать новую жизнь. Я не думаю,
 что тебе откажут в убежище после всего, что я сделал для них. Кроме того, ты 
не связана с политикой. Если все же ты не получишь убежища, сдайся союзникам, 
которые могут оказаться более благосклонными, чем итальянцы. Позаботься о детях,
 особенно об Анне, которая как никто нуждается в этом. Ты знаешь, как я люблю 
их. Наш Бруно, чья душа на небесах, заступится за тебя перед Богом.
 Нежно обнимаю тебя и детей,
 твой Бенито Комо, 27.04.1945
 год XXIII от начала фашистской эры.

 Она позволила детям перечитать письмо еще раз, а сама попросила 
чернорубашечника снова попытаться связаться с префектурой в Комо. На этот раз 
дозвониться удалось. К телефону подошел Гатти, но было слышно, как трубку 
выхватили из его рук, и через мгновение в трубке раздался возглас Муссолини:
 «Рашель, наконец-то!»
 Его голос звучал спокойно и отрешенно. Он попросил ее не беспокоиться о нем и 
подумать о собственной безопасности и безопасности детей. Насколько она помнила,
 он никогда не был таким «апатичным».
 «Что же будет с тобой?» — воскликнула Рашель. «Я покоряюсь своей судьбе, — в 
очередной раз он театрально повторил эту банальную фразу, — а ты должна 
позаботиться о детях. Я могу лишь повторить то, о чем писал в письме. Прости 
мне все зло, которое я причинил тебе. Надеюсь, без меня твоя жизнь будет 
спокойней и счастливей».
 «Все больше людей готовы встать на твою защиту и сражаться за тебя и за Италию,
 — сделала она безнадежную попытку приободрить его, — у тебя немало сторонников,