мне заглянуть в вечность, — говорил он. — Когда я играю, мир удаляется от меня».
 Он играл без изящества, но в его игре была торжествующая сила, иногда и дикая 
истерия, отражавшая агонию крушения исполина. «Он даже в музыке проявлялся как 
диктатор, не признавая стиля или формы, — говорит Маргарита Сарфатти. — Владея 
средствами выразительности и техникой, он все играл на свой собственный лад». 
Часто по вечерам на вилле Фельтринелли он запирался от всех, чтобы сыграть 
некоторые из любимых им вещей Бетховена, Вагнера, Шуберта и Верди. Иногда, стоя 
в одиночестве в саду на фоне розовых мраморных стен, как бы образующих 
декорации, он играл с той неистовой силой, которую немецкие патрульные 
принимали за проявление гениальности. Однажды после воздушного налета он играл 
немецким офицерам в разрушенном доме отрывки из скрипичного концерта Бетховена, 
а когда он кончил и присутствовавшие стали аплодировать, он закрыл глаза как бы 
в экстазе.
 Дуче теперь особенно нуждался в эмоциональной разрядке, которую давала ему 
игра на скрипке. На него давила удушливая атмосфера собственной семьи, все 
члены которой начиная с января 1944 года большую часть времени проводили на 
вилле — нелюбимый и заносчивый Витторио с женой и детьми, вдова Бруно Джина и 
ее дети, школьник Романо, его третий сын и Анна-Мария, младшая дочь  [38]  . 
Здесь же жили профессор Захариа и лейтенант Дихерофф — двадцатидвухлетний 
офицер связи, находившийся там по распоряжению Гитлера.
 В своих дневниках Рашель пишет о счастливой атмосфере, но немцы так не считали.
 Романо учился игре на аккордеоне, нестройные звуки которого наполняли весь дом,
 невестки часто ссорились. Витторио вынудил отца взять в качестве личных 
секретарей себя, кузена Вито и двух своих друзей вместо прежних, по его мнению 
— некомпетентных; внуки с шумом и визгом носились вокруг дома, призывая 
«дедушку дуче», сама же Рашель выражала свое недовольство то угрюмым молчанием, 
то потоком упреков и жалоб. Ее мучило содержание анонимного письма, сообщавшего 
о том, что Кларетта Петаччи, которая, как она полагала, навсегда исчезла из 
жизни ее мужа, теперь снова к нему вернулась и живет на вилле у озера. Рашель 
узнала о Кларетте в ночь 25 июля, когда, покинув виллу Торлония в страхе перед 
погромом, она поселилась в домике привратника, и один из слуг посочувствовал 
тому, что муж давно ей изменяет. «Не надо было мне этого говорить, — говорил он 
позднее. — К своему удивлению я понял, что она об этом не знает».
 Узнав об аресте Муссолини, Кларетта с семьей уехала из Рима и 12 августа была 
арестована на озере Маджоре на вилле маркиза Боджиано — мужа своей сестры 
Мириам. Вместе с родителями и Мириам ее поместили в тюрьму замка Висконти в 
Новаре, где она проводила время в лихорадочном возбуждении, заполняя страницы 
дневника признаниями в великой любви к Бенито. «Я похожа на ласточку, — писала 
она в один из тех дней, и подобных записей в дневнике множество, — ласточку, 
которая по ошибке залетела в мансарду и в ужасе бьется головой о стены». Не 
довольствуясь подобными пространными романтическими записями в своем дневнике, 
она почти ежедневно писала письма в Палаццо Венеция, надеясь, что Муссолини 
каким-то образом сможет получить ее письма. «Не знаю, получишь ли ты это мое 
письмо, или его прочтут они, — писала она. — Не знаю, мне все равно, пусть 
читают. Я была слишком застенчива, чтобы говорить тебе о своей любви, сегодня я 
заявляю об этом всему миру и готова кричать об этом с самой высокой крыши. Я 
люблю тебя больше, чем раньше».
 Она все еще находилась в тюрьме и писала с ненасытностью графомана, когда ее 
любовник вернулся в Италию из Мюнхена. Она была решительно настроена снова с 
ним соединиться. Присматривавшие за ней монахини тайком передали ее письмо 
брату Марчелло, который отправился в немецкий штаб в Новаре. Всю семью 
немедленно освободили, а через несколько дней в автомобиле немецкого 
командования ее повезли из гостиницы в Мерано, где она теперь находилась, на 
встречу с Муссолини. Она вернулась в отель Парко в состоянии экстатического 
восторга. Ей позволят вернуться к нему, сказала она, и когда для нее подыщут 
дом на озере Гарда, она сможет видеть его каждый день. Вскоре после этого 
Буффарини-Гвиди устроил переезд ее семьи на виллу Фьордализо, в парке виллы 
д'Аннунцио Витториале. Они разместились в этом большом и мрачном доме, 
превращенном в музей. Ей самой была отведена гостиная в высокой башне 
Витториале, где ее должен был охранять немецкий офицер — это была 
дополнительная мера безопасности на случай нападения партизан. Хотя она и 
отзывалась благодарно о немецкой предусмотрительности и писала сестре, что ей 
очень понравился этот молодой и привлекательный телохранитель, майор Франц 
Шпеглер был не столько охранником, сколько осведомителем. Одной из его основных 
обязанностей было составление еженедельных отчетов о Кларетте Петаччи для штаба 
гестапо в Вене, поскольку там предполагали, что она может оказывать на дуче 
неблагоприятное влияние.
 На самом же деле Муссолини редко виделся со своей любовницей. Приступы 
ревнивой ярости Рашель становились невыносимыми, и поэтому он все реже и реже 
навещал Кларетту. Лишь изредка по вечерам, когда становилось темно, отправлялся 
он в Витториале, никогда не задерживаясь там подолгу. Он подъезжал на маленьком 
«фиате», оставив свой официальный «альфа-ромео» перед центральным входом в офис 
на Вилла-делле-Орсолине. Встречи были грустными и не приносили удовлетворения, 
говорила Кларетта. Замок был сырой и холодный, а окружавший его лес — полон 
немецких солдат. Здесь невозможно было найти ни счастья, ни даже уединения. 
Дважды он говорил ей, что не хочет больше приходить, но она начинала плакать и 
умоляла не оставлять ее, он сдавался и обещал снова скоро прийти.
 Однажды Рашель, не в силах справиться со своей ревностью, настояла на том, 
чтобы Буффарини-Гвиди устроил ей встречу с любовницей мужа. Рашель приехала в 
Витториале, дрожа от гнева. Кларетта заставила ее ждать, а затем спустилась в