6


– Что такое луна? – спрашивает ученого Алкуина любознательный ученик.

– Око ночи, расточительница росы, предвестница бури.

– Что такое звезды?

– Живопись неба, кормчие моряков, украшение ночи.

– Что такое человек?

– Как светильник на ветру, – поясняет учитель.

Все меняется; неизменною остается бренность человеческого существования. 
Поэтому не следует преувеличивать, заявляя, будто бы в прежние времена жили не 
спеша и прохлаждаясь; напротив, тотчас как Адам был сотворен и отчасти из-за 
его нетерпения события двинулись с неимоверной решительностью и быстротой. 
Когда появившийся в третьем часу мужчина дал имена животным, был шестой час; 
скоро господь сотворил женщину; и тут же, вкусив запретного плода, наши 
прародители сделались смертны, а затем в девятом часу господь изгнал их из рая. 
Дальнейшее существование человеческого рода оказалось таким же тревожным и 
изобиловало происшествиями: внешнее спокойствие часто бывает обманчиво.

Когда мессер Фацио Кардано, миланский юрист, математик, библиофил и издатель, 
наклонялся над одним из сундуков, где – как это было принято до появления в 
обиходе книжных шкафов – сохранял от пыли и от всяческой порчи свое собрание 
книг, на его темени пульсировало углубление размером с монету среднего 
достоинства, защищенное кожею: как если бы кто, спасаясь от пыли и дурного 
запаха, дышал через платок, раскрыв рот. Углубление это образовалось вследствие 
падения с лестницы и понадобившегося для излечения раны хирургического 
вмешательства, после чего мессер Фацио оказался подвержен ужасным приступам 
ярости, когда от него приходилось спасаться.

Наклонясь над сундуком и приоткрывая его крышку, мессер Фацио сказал:

– Чтобы человеческий род не пропадал в темноте и неведении столь долгое время, 
следовало при сотворении мира также создать печатный станок.

Покуда же библиофил что-то разыскивал в книгохранилище, Леонардо ему отвечал:

– Это опасная вещь и неосновательное предположение, так как в появившихся с той 
поры книгах поместилось бы много больше, чем мы имеем теперь, нелепостей и 
вздора, поддерживаемого авторитетом писателей и видимостью прочного основания, 
которую печатный станок придает всяческим выдумкам.

Ради продолжения спора, возобновлявшегося каждый раз при их встрече, добыв из 
сундука изданный его попечением анонимный трактат «О хиромантии», мессер Фацио 
выпрямился и приосанился, насколько это возможно при малом росте. Как и его 
приятель и оппонент, мессер Фацио предпочитал одежду красного цвета и, имея 
постоянно приподнятые, как бы в изумлении, брови и далеко выдающийся подбородок,
 походил из-за этого на бойцового петуха. Однако в их пререканиях ученый-юрист 
скорее оборонялся, тогда как Леонардо, выступая в качества uomo sanza lettere, 
человека без книжного образования, не знающего хорошо по-латыни и вовсе не 
владеющего греческим языком, нападал с большой настойчивостью. Что касается 
хиромантии, Леонардо, называя эту ложную науку пустыми химерами, так объяснял 
мессеру Фацио свои возражения:

– О чем можно говорить на основании линий руки? Вы найдете, что в один и тот же 
час от меча погибли величайшие полчища, хотя ни один знак на руках 
какого-нибудь из этих погибших не походил на такие же знаки у другого 
погибшего; так же точно при кораблекрушениях.

И обманчивую физиогномику, в которой Фацио Кардано считался первым знатоком, 
презирал Леонардо, хотя соглашаясь, что знаки лиц отчасти показывают природу 
людей и их характеры. Но его наибольший гнев вызывала некромантия, то есть 
беседы с душами умерших, – тут он высказывался с исключительной резкостью:

– Некромантия эта есть вожак глупой толпы, которая постоянно свидетельствует 
криками о бесчисленных действиях такого искусства; и этим наполнили книги, 
утверждая, что заклинания и духи действуют и без языка говорят, и без органов, 
без которых говорить невозможно, и носят тяжелейшие грузы, производят бури и 
дождь, и что люди превращаются в кошек, волков и других зверей, хотя в зверей 
прежде всего вселяются те, кто подобное утверждает.