то,
почему в момент опасности он  обращался к чисто религиозным средствам защиты
-  к догме. В моей  книге  "Метаморфозы и символы  либидо" (1912), в которой
говорилось  о  психологии  аскетизма,  я  попытался  объяснить  причины  его
странного  поведения, мифологические  связи. Сексуальные толкования, с одной
стороны,  и властные притязания догматиков - с  другой, натолкнули  меня  на
проблему  типологии.   Предметом  моего  научного  интереса  стали  полярные
характеристики  психики,   а  также  исследование  "потока  черной  грязи  -
оккультизма",  чему  я посвятил несколько  десятилетий. Я  попытался  понять
сознательные и бессознательные исторические предпосылки этого с точки зрения
современной психологии.
     Не   меньшее   любопытство   вызывали   у   меня  взгляды   Фрейда   на
экстрасенсорное восприятие и  парапсихологию в целом.  В 1909 году, во время
нашей  встречи  в Вене, я  поинтересовался его  мнением об этих явлениях. По
причине  своих  материалистических  предрассудков  он  заявил,  что  все мои
вопросы бессмысленны и проявил при этом столь поверхностный  позитивизм, что
мне  стоило большого труда  не  ответить  ему  резкостью. Это  случилось  за
несколько  лет до того,  как  сам Фрейд признал серьезность парапсихологии и
фактическую достоверность "оккультных" феноменов.
     Но в  тот  момент,  когда я выслушивал его аргументы,  у  меня возникло
странное  ощущение,   будто  моя  диафрагма   вдруг   сделалась  железной  и
раскалилась докрасна, она, как  мне  показалось, даже стала  светиться.  И в
этот  миг из находившегося рядом книжного шкафа раздался страшный грохот. Мы
оба в испуге отскочили - показалось, что шкаф вот-вот опрокинется на нас. Я,
опомнившись, сказал  Фрейду: "Вот вам  пример  так называемой каталитической
экстериоризации". "Оставьте, -  разозлился он,  - это  совершеннейшая чушь".
"Нет, профессор, - воскликнул я, - вы ошибаетесь! И я это вам докажу: сейчас
вы услышите точно такой же грохот!" И  действительно, как только  я произнес
эти слова, из шкафа снова раздался грохот.
     До сих  пор  не понимаю,  откуда  взялась моя  уверенность.  Но  я  был
убежден, что  это произойдет. Фрейд ошеломленно  посмотрел на меня. Не знаю,
что  он  подумал и  что увидел. Знаю  одно -  этот случай спровоцировал  его
подозрительность, а у меня появилось ощущение, будто я причинил ему боль. Мы
никогда больше не обсуждали с ним это.

     Год 1909 стал для нас переломным. Меня пригласили прочесть  курс лекций
об  ассоциативных   экспериментах   в  университет  Кларка   (Вустер,   штат
Массачусетс).  Независимо от  меня  Фрейд также  получил  туда  приглашение.
Решено было  отправиться  вместе.  Мы  встретились  в  Бремене,  где  к  нам
присоединился  Ференци.  Там  же произошел инцидент,  о котором потом  много
говорили: у Фрейда случился обморок. И поводом, похоже, послужил мой интерес
к "болотным трупам". Мне было  известно,  что  в некоторых районах  северной
Германии  находили  так  называемые  "болотные   трупы"  -  сохранившиеся  с
доисторических времен останки людей, которые или  утонули в болоте, или были
в нем похоронены. В болотной воде  содержится  сапрогенная  кислота, которая
растворяет кости,  но выдубливает кожу, которая,  как и  волосы, превосходно
сохраняется.   По   сути  это  естественное  мумифицирование,   когда  трупы
расплющиваются  под  давлением торфа. Время от времени они обнаруживаются на
торфяных разработках в Дании, Швеции и Голландии.
     Именно  эти "болотные  трупы",  и вспомнились мне  в  Бремене.  (Я  был
настолько  поглощен  собственными  делами,  что  спутал  их  с  мумиями   из
бременских "свинцовых подвалов".) Мое любопытство раздражало Фрейда. "Что вы
нашли  в  этих трупах?" -  постоянно спрашивал  он,  находясь в  чрезвычайно
нервозном состоянии. И как-то  за  столом,  когда опять заговорили о трупах,
Фрейд упал в обморок. Позже он признался мне в своей тогдашней уверенности в
том, что вся эта болтовня о трупах была  затеяна мной, поскольку  я будто бы
желал его смерти. Я был ошарашен. Меня испугала мощь его  фантазий, которая,
на мой взгляд, и послужила причиной обморока.
     Я  был  свидетелем  еще  одного его  обморока в подобной ситуации.  Это
случилось на съезде психоаналитиков в Мюнхене в 1912 году. Кто-то вспомнил о
фараоне Аменхотепе IV,  о том, что из ненависти  к отцу он уничтожил картуши
на  стелах и  что  за  всеми  его великими  религиозными  сооружениями стоял
отцовский комплекс. Я возмутился и  начал спорить,  доказывая, что Аменхотеп
был  творческой  и  глубоко  религиозной  личностью,   чьи  действия  нельзя
объяснять  только  личной  неприязнью к  отцу. Напротив,  он чтил имя своего
отца,  а его страсть к разрушению была нацелена лишь на то, что было связано
с именем бога  Амона. Это имя он стремился  уничтожить везде, и не его вина,
что оно было высечено на могильной  плите его отца, почитавшего Амона. Более
того,  многие  другие фараоны  тоже заменяли  имена  своих  фактических  или
божественных предков  на монументах и статуях своими  собственными, так  как
считали  себя законным олицетворением соответствующего божества.  Но  они не
были основоположниками ни нового стиля  в архитектуре, ни основателями новой
религии.
     В этот момент Фрейд потерял сознание и упал  со стула.  Все  растерянно
засуетились вокруг  него. Я взял его  на  руки, отнес в соседнюю  комнату  и
положил на диван.  Пока я нес  его, он стал приходить в себя, и я никогда не
забуду его взгляда. Слабый и беспомощный, он смотрел  на меня  так,  будто я
его  отец.  Каковы  бы  ни  были другие причины его обморока  (атмосфера  на
конгрессе была более чем напряженной), в обоих случаях  его навязчивой идеей
было отцеубийство.