явления  вполне  согласуются с  теорией Фрейда.  Таким  образом,  я  как  бы
подкреплял фрейдовскую аргументацию.
     Иначе было с тем, что же именно "вытеснялось", здесь я  не соглашался с
Фрейдом. Он видел причины вытеснения только  в сексуальных травмах. Однако в
моей  практике я  нередко наблюдал  неврозы, в которых  вопросы секса играли
далеко  не  главную  роль, а  на  передний план  выдвигались  совсем  другие
факторы:  трудности  социальной  адаптации,  угнетенность из-за  трагических
обстоятельств,  понятия престижа  и  т. д.  Впоследствии  я  не раз приводил
Фрейду в пример подобные случаи, но  он предпочитал не замечать никаких иных
причин, кроме сексуальных. Я же был в корне не согласен с этим.
     Поначалу я не мог четко определить, какое  же место  занимает  Фрейд  в
моей жизни, и  найти верный  тон в отношениях  с ним. Открывая для  себя его
труды  впервые,  я  только  начинал  заниматься  наукой и дописывал  работу,
которая должна была способствовать моему  продвижению в университете.  Фрейд
же  был, вне всякого сомнения, persona non  grata в  тогдашнем академическом
мире, и всякое упоминание о нем носило  скандальный характер.  "Великие мира
сего" говорили о нем  украдкой, на  конференциях  о  нем  спорили  только  в
кулуарах  и никогда  -  публично.  Так  что  совпадение моих  результатов  с
выводами Фрейда не сулило мне ничего хорошего.
     Однажды, когда я работал, не иначе как  дьявол  шепнул  мне,  что можно
опубликовать результаты моих экспериментов и мой выводы,  не  упоминая имени
Фрейда. В конце концов, я получил эти результаты задолго до того,  как понял
значение  его  теории. Но тут заговорило  мое второе "я". "Если  ты сделаешь
вид, что не знаешь о Фрейде, это будет заведомый обман. Нельзя строить жизнь
на лжи". С этого момента я открыто принял сторону Фрейда.
     Впервые я выступил в его защиту на конгрессе в Мюнхене,  где обсуждался
обсессивный невроз, и где имя Фрейда упорно избегали  даже упоминать. В 1906
году  я  написал  статью  для   мюнхенского  медицинского   еженедельника  о
фрейдовской   теории  неврозов,  которая  существенно  углубляла   понимание
обсессивных неврозов. После  этого я получил предостерегающие письма от двух
немецких  профессоров.  "Если  Вы,   -  писали  они,  -  будете   продолжать
заступаться  за Фрейда,  вряд ли Вы  сможете рассчитывать  на  академическую
карьеру". Я  ответил: "Если то, что утверждает Фрейд, правда - я с ним. Чего
стоит  карьера, которую нужно строить, ограничивая исследования и замалчивая
факты",  -  и  продолжал  выступать  на стороне  Фрейда.  Но мои  результаты
по-прежнему противоречили утверждениям Фрейда, что  все  неврозы обусловлены
исключительно подавленной сексуальностью или связанными с ней эмоциональными
травмами. Иногда  это так, но не всегда. Однако  Фрейд открыл новые пути для
исследований, и отрицать это, на  мой взгляд, было  абсурдом. [В  1906 году,
после того как  Юнг послал Фрейду письмо  о  результатах своих ассоциативных
экспериментов, между ними завязалась оживленная переписка, продолжавшаяся до
1913 года. В 1907  году Юнг  послал  Фрейду свою работу "Психология dementia
рrаесох". - ред.]

     Идеи, содержащиеся  в  моей  работе  "Психология  dementia рrаесох", не
встретили  понимания  - коллеги посмеивались надо  мной. Но  благодаря  этой
работе я  познакомился  с  Фрейдом,  он пригласил меня  к себе. Наша  первая
встреча состоялась  в  Вене,  в  феврале  1907  года. Мы начали беседу в час
пополудни и проговорили практически без перерыва тринадцать часов. Фрейд был
первым действительно выдающимся человеком, встретившимся мне. Никого из моих
тогдашних  знакомых  я  не  мог  сравнить  с  ним.  В  нем  не  было  ничего
тривиального.  Это  был  необыкновенно   умный,  проницательный  и  во  всех
отношениях  замечательный человек. И  тем не менее мое первое впечатление от
него было довольно расплывчатым, что-то от меня ускользало.
     Изложенная им  сексуальная  теория меня поразила.  Правда,  он не сумел
окончательно рассеять мои  сомнения. Я пытался, и  не единожды, изложить ему
эти сомнения, но всякий раз Фрейд не воспринимал их серьезно, считая что они
вызваны отсутствием  у меня  необходимого опыта. И он  был  прав: тогда  мне
действительно не хватало опыта для обоснованных возражений. Я видел, что его
сексуальная   теория  чрезвычайно   важна   для  него  и  в  личном,   и   в
общефилософском смысле.  Но я не мог решить,  насколько  это было  связано с
переоценкой  его  собственных   утверждений,  а  насколько  -  опиралось  на
результаты экспериментов.
     Более всего меня настораживало отношение Фрейда  к  духовным проблемам.
Там,  где  находила  свое   выражение  духовность  -  будь  то  человек  или
произведение искусства - Фрейд видел  подавленную сексуальность. А для того,
что  нельзя было  объяснить собственно сексуальностью,  он  придумал термины
"психосексуальность". Я пытался возражать ему, что если эту гипотезу довести
до логического конца, то вся  человеческая  культура окажется  не  более чем
фарсом,  патологическим  результатом   подавленной  сексуальности.   "Да,  -
соглашался он, - именно так, это какое-то роковое проклятие, против которого
мы бессильны". Я не был  готов согласиться с этим  и еще  менее готов  был с
этим смириться. Но я пока не чувствовал себя достойным оппонентом Фрейда.
     В  этой  нашей первой  встрече  было и еще что-то,  что обрело для меня
смысл позже, что я сумел продумать и понять только тогда, когда нашей дружбе
пришел конец. Несомненно, Фрейд необычайно близко к сердцу принимал все, что
касалось его сексуальной теории. Когда речь заходила о ней,  тон его, обычно
довольно  скептический,  становился  вдруг  нервным  и  жестким, а  на  лице
появлялось странное,  взволнованное  выражение. Я поначалу  не мог понять, в
чем же причина этого.  Но у меня  возникло  предположение, что сексуальность