лучших. Потом прозвучала заключительная молитва; люди уходили -  на их лицах
не было ни огорчения, ни просветления, и лишь читалось: "Ну вот и все".
     Я шел  домой с отцом, все время думая, что на мне черная фетровая шляпа
и новый черный костюм, похожий на тот, какие носят пасторы. Это был странный
удлиненный пиджак, заканчивающийся внизу двумя крылышками, с  обеих  сторон,
между ними находились шлицы с  карманами, куда можно  было засунуть  носовой
платок  - небрежным  жестом,  как это  делают взрослые  мужчины.  Внезапно я
ощутил свой новый социальный статус: меня приняли в мужское братство. Обед в
тот  день  тоже был необыкновенно  хорош. Еще  я  мог гулять  в своем  новом
костюме. И все же я чувствовал опустошенность и ничего больше.
     Спустя  какое-то время я понял, что ничего не изменилось. Вот я уже  на
вершине религиозных  таинств, жду непонятно чего, и... ничего не происходит.
Я  знал, что Бог может  поступить  со мной удивительнейшим  образом  - может
испепелить и может наполнить  все вокруг неземным светом. Но в той церемонии
не было и следа  Бога.  Правда,  все говорили о Нем, но то были не более чем
слова. Ни  в ком другом  я не обнаружил и доли  того безграничного отчаяния,
того  предельного напряжения  всех  сил  и той  чудесной благодати  наконец,
которые  для меня составляли  сущность Бога. Я не заметил ничего похожего на
"communio"  - никакого  слияния,  никакого  единения...  Единения с  кем?  С
Иисусом?  Но он был  всего  лишь человеком, умершим 1860  лет назад.  Почему
кто-то  должен   "сливаться"  с   ним?  Его   называли   "Сыном  Божьим"   -
следовательно,  он был  полубогом  вроде  античных героев;  каким же образом
обычный  человек  может  "слиться"  с  ним?  Это  называлось   "христианская
религия", но  она  не  имела  ничего общего  с тем Богом, Которого я знал. С
другой стороны, было совершенно ясно, что  Иисус - человек, знавший Бога. Он
испытал отчаяние и крестные муки и учил любить Бога как доброго Отца. Должно
быть, и ему был ведом страшный облик Бога. Это я был  в состоянии понять, но
какова  была цель этой  несчастной поминальной службы  с  этим хлебом и этим
вином?  Мало-помалу  я пришел к пониманию,  что причащение было роковым  для
меня:  оно  опустошило меня, более того,  я  будто  что-то  утратил. В  этой
религии я больше не находил Бога, я знал, что уже никогда не смогу принимать
участие в этой церемонии и никогда не пойду в Церковь - там все  мертво, там
нет жизни.
     Меня  охватила жалость к отцу, я понял весь трагизм его профессии и его
жизни:  он боролся со смертью, существование которой не признавал. Между ним
и мной открылась бездонная пропасть, и не было надежды когда-либо преодолеть
ее. Я  не смог бы причинить боль моему доброму отцу, всегда такому терпимому
ко мне, не мог заставить его войти  в кощунство,  необходимое для постижения
благодати.  Только  Бог  мог  потребовать такое,  но  не  я -  это  было  бы
бесчеловечно. Бог не подвержен человеческим слабостям, думал  я, Он и добр и
зол,  Он являет  смертельную опасность,  и  каждый,  естественно,  старается
каким-то  образом  спастись.  Люди  недальновидно  цепляются за Его любовь и
благость из страха перед Его искушениями  и Его разрушительным гневом. Иисус
тоже заметил это и потому просил: "И не введи нас в искушение" (Мф. 6, 13).
     Таким образом,  я  порвал  с церковью и с  человеческим миром,  такими,
какими  их  знал. Я  -  как  мне казалось - потерпел величайшее  поражение в
жизни. Религиозные убеждения -  моя единственная осмысленная связь с миром -
утратили  для меня смысл:  я  уже не  мог разделять со всеми общую веру,  но
оказался причастным к чему-то невыразимому,  к "тайне" внутри меня. Это было
ужасно. И что всего  невыносимее  - это  было грубо и бессмысленно. Какая-то
дьявольская шутка.
     "Как  человек должен представлять себе  Бога?" - размышлял  я. Разве  в
моих силах придумать разрушение Богом собора или тот детский сон о подземном
храме?  Это   навязала  мне  чья-то  могущественная   воля.  Может,  за  это
ответственна природа? Но природа - не что иное, как воля Создателя. Обвинить
дьявола?  Тоже  невозможно   -  и  он  творение  Бога.  Значит   только  Бог
действительно  существует  -  только   Он  способен  испепелить  и  подарить
невыразимое блаженство.
     А   как   же  причастие?   Может,   все   дело   в   моей   собственной
несостоятельности?  Но  я готовился  к  нему  со  всей серьезностью, надеясь
пережить просветление, сподобиться чуда благодати, -  и ничего не произошло.
Бога не было при этом. Бог пожелал отвратить  меня от церкви и от веры моего
отца. Я оказался отрезанным от всех людей, потому что они верили не так, как
я. Знание это омрачило мою жизнь, и так продолжалось вплоть до поступления в
университет.


        ¶III§

     Я искал книги, которые  рассказали бы мне о Боге все, что было известно
о Нем  другим  людям, начав  со  скромной библиотеки моего  отца  (тогда она
казалась мне вполне достаточной). Сначала мне попадались вполне традиционные
сочинения. Я не находил ни одного автора, который бы мыслил независимо, пока
не  наткнулся на "Христианскую догматику" Бидермана 1869  года.  От  него  я
узнал, что религия - "работа духа", "самоопределение человека в отношениях с
Богом". С этим мне было трудно согласиться, поскольку  я понимал религию как
нечто такое, что Бог совершает со мною  - это была Его работа, Он 
сильнейшая
сторона, а я лишь подчиняюсь. Моя  "религия" не осознавала  связи человека с
Богом, ибо как может человек быть связанным с Тем, Кого  так мало знает? Мне