"простых" душ, не осознается и потому неведомо, ведь собственные  заключения
о "прогрессивной" дифференциации мы делаем, исходя из своих представлений  о
европейских нравах - и только.
     Я  спрашивал  себя:  не  является  ли  "мужественность"  белой  женщины
следствием  того,  что  она утратила  этот  естественный  мир  (шамба, дети,
домашний  скот,  собственный  дом и  очаг);  может  быть,  это  своего  рода
компенсация  за  утрату  естества, а  отсюда  причина "женственности" белого
мужчины?  Рациональная государственная структура стремится  любыми способами
затушевывать  различия  между  полами.  Роль  гомосексуализма в  современном
обществе аномальна: отчасти, это следствие материнского комплекса, отчасти -
феномен естественной  целесообразности,  призванный предотвратить дальнейшее
воспроизведение.
     Мне  и  моим  товарищам  по путешествию  посчастливилось  ощутить  вкус
африканской жизни в ее первобытной и ни с чем не сравнимой красоте и во всей
глубине ее страдания. Дни, которые я там провел, - лучшее, что было у меня в
этой  жизни,  - procul  negotiis et integer  vitae  sulerisque purus  (вдали
отдел, в первобытной жизни, чистой  и непраздной. -  лат.),  в 
"божественном
покое" первобытной земли.  Никогда  больше  у меня не  было возможности  так
свободно и  открыто  "наблюдать человека  и других  животных"  (Геродот). За
тысячи  миль от Европы, этой  матери всех демонов, которые  не могли достать
меня здесь, - ни телеграмм, ни телефонных звонков,  ни  писем, ни визитов, -
это  было  частью  и  необходимым  условием  "Психологической  экспедиции  в
Багишу".  Все мои  душевные силы в их свободном  потоке обратились назад,  в
этот блаженный первобытный простор.

     Нам удавалось легко заводить разговоры с любопытными туземцами, которые
ежедневно  приходили  к лагерю, садились  вокруг  и с  неизменным  интересом
наблюдали  за  всем,  что  мы делаем. Мой  вождь, Ибрагим,  посвятил  меня в
тонкости  этикета беседы.  Все  мужчины (женщины  никогда  не  приближались)
должны  были  сесть  на землю. Для  меня Ибрагим поставил маленький стул  из
красного дерева - стул вождя, на который я должен был сесть. Затем я начинал
свою  речь  с перечисления "шауры"  -  тех  тем, которых мы будем  касаться.
Большинство  моих собеседников объяснялись на сносном  пиджин-суахили, я же,
чтобы меня поняли, старался в основном пользоваться карманным разговорником.
Эта  маленькая  книжка была  предметом бесконечного восхищения.  Мой скудный
словарный  запас  вынуждал меня  говорить просто, что и требовалось  в  этой
ситуации. Зачастую  наша беседа приобретала  характер  увлекательной игры  в
отгадывание  загадок,  и  туземцы   охотно  принимали   в  ней  участие.  Но
продолжалась  она,  как правило,  не более  часа,  наши собеседники  заметно
уставали и драматически жаловались, объясняя жестами: "Увы, мы так устали".
     Меня, разумеется, очень интересовали их сны, но завести разговор на эту
тему никак не  удавалось. Я предлагал маленькие поощрения: сигареты, спички,
английские булавки - все, чем они так дорожили. Ничего не  помогало. Я так и
не смог до  конца объяснить  их  испуг, когда речь  заходила о  сновидениях.
Подозреваю, что все  дело в страхе  и недоверии.  Известно  ведь,  что негры
боятся  фотографироваться,  они  подозревают, что  при  этом  у них отнимают
частицу души, -  возможно, точно так  же  они боятся, что тот, кто  знает их
сны, может  нанести им вред. Это, между прочим, не касалось  наших слуг, они
были  сомалийцами, жили  на побережье и  говорили  на суахили. У них  имелся
арабский сонник, к которому они  обращались  ежедневно. Если у них возникали
какие-то сомнения, они приходили ко мне за советом. За то, что я знал Коран,
они называли меня "человеком-книгой" и считали переодетым мусульманином.
     Однажды мне  удалось  побеседовать  с  лайбоном,  старым  знахарем.  Он
появился  передо мной в великолепном  плаще из шкурок голубых  обезьян, явно
очень дорогом. Когда  я стал расспрашивать знахаря  о снах,  он  ответил  со
слезами  на глазах: "Прежде  у лайбонов бывали  сны, и они знали,  ждать  ли
войны и болезней,  будет  ли  дождь и  куда гнать стада". Еще  его дед видел
такие сны. Но с  тех пор как в Африку пришли белые, никто уже не видит снов.
Сны больше не нужны, теперь про все знают англичане!
     Я понял, что этого человека лишили  смысла его существования. То, в чем
раньше наставлял  его  божественный голос, теперь "знают англичане".  Прежде
он,  знахарь, беседовал  с  богами,  ведающими судьбой  племени,  и  обладал
огромным  влиянием.  Его  слово - как  слово пифии в  Древней  Греции - было
последней  инстанцией. Теперь роль последней  инстанцией перешла к окружному
комиссару. Все жизненные  ценности находились отныне в этом мире.  Думается,
что теперь это лишь  вопрос  времени  и жизнестойкости  черной расы  - когда
негры наконец осознают важность физических законов.
     Наш лайбон  вовсе  не был  похож на выдающегося  человека, он был всего
лишь слезливым  старичком,  живым воплощением распадающегося,  отживающего и
невозвратимого мира.
     Не  однажды  я  заводил  с  туземцами  разговор  о  богах,  ритуалах  и
церемониях.  Но  только единственный  раз, в  одной маленькой деревушке, мне
представилась возможность наблюдать нечто  в этом  роде.  Там, перед  пустой
хижиной посреди оживленной деревенской  улицы, оставили тщательно выметенное
место  диаметром  в  несколько  метров. Посередине положили пояс из раковин,
кольца,  серьги, черепки  от  горшков  и какую-то лопатку. Нам  лишь удалось
узнать, что в этой хижине умерла женщина. О похоронах ничего не говорилось.
     В беседах со мной местные жители настойчиво  повторяли, что их западные
соседи -  "плохие" люди.  Когда там  кто-нибудь  умирал, об  этом уведомляли