Пожилой кассир посмотрел на бумажку. Раскрыл кассу. Отсчитал сто тысяч... 
Для меня 
это было повторением того случая с железнодорожным кондуктором, которого я 
заставил 
принять бумажку за билет. Только теперь это не представляло для меня, по 
существу, никакого 
труда.
     Закрыв чемодан, я отошел к середине зала. Подошли свидетели, которые 
должны были 
подписать акт о проведенном опыте. Когда эта формальность была закончена, с тем 
же 
чемоданчиком я вернулся к кассиру.
     Он взглянул на меня, перевел взгляд на чистый тетрадный листок, насаженный 
им на один 
гвоздик с погашенными чеками, на чемодан, из которого я начал вынимать тугие 
нераспечатанные пачки денег... Затем неожиданно откинулся на спинку стула и 
захрипел... 
Инфаркт!.. К счастью, он потом выздоровел.
     Другое задание состояло в том, чтобы пройти в кабинет очень 
высокопоставленного лица, 
тщательно охраняемый. Пройти, разумеется, без пропуска... Я выполнил без труда 
и это 
задание. Уйти из карцера в полицейском участке, о чем я рассказывал выше, было 
куда труднее.
     Рассказы об этих весьма своеобразных "психологических опытах" широко 
разошлись по 
Москве. А меня продолжали "прощупывать", "проверять". Меня считали "опасным 
человеком".
     Но ведь я не совершил в жизни ни одного непорядочного поступка.
     "А вдруг сделаешь? Можно ли доверять тебе?", - в лучшем случае думал в 
ответ мой 
собеседник. А очень часто и еще хуже: "Врешь ты все... Только выпусти тебя из 
глаз! С такими 
способностями, да чтобы их для себя не использовать".
     Наконец "проверки" кончились. Видимо, не без вмешательства сверхвысокой 
инстанции. 
Я начал работать. Первые мои гастроли были в Одессе и Харькове. Я уже начал 
привыкать к 
совершенно новой для меня советской аудитории. В июне 1941 года я поехал в 
Грузию. Как 
сейчас, помню это воскресенье 22 июня 1941 года. Накануне в субботу состоялось 
мое 
выступление, оно прошло очень успешно. В воскресенье утром мы поехали на 
фуникулере. 
Мне все время было почему-то не по себе. Настроение было просто скверным. И вот 
в 11 часов 
30 минут по московскому времени - речь Молотова. Началась Великая Отечественная 
война.
     Возвращались в Москву поездом. Затемненные станции. Почти на каждой - 
проверка 
документов. Во всеобщей бдительности мне пришлось убедиться на собственном 
опыте: моя 
несколько экстравагантная внешность, иностранный акцент привели к тому, что 
меня 
несколько раз принимали за шпиона. Выручал мой первый советский "импресарио", 
ездивший 
со мной, писатель Виктор Финк.
     По приезде в Москву, как только я остался на улице один, - Финк прямо с 
вокзала 
отправился к себе домой - меня все-таки арестовали. А через несколько дней, 
когда я спросил, 
как пройти на такую-то улицу, меня снова арестовали - на сей раз очень 
миленькая 
девушка-дружинница.
     В эти дни начала войны я пережил тяжелые минуты. Я внутренне почувствовал 
себя 
лишним. Передо мной встал вопрос: чем я могу помочь моей второй родине в борьбе 
с 
фашистской чумой? Состояние моего здоровья было таковым, что о личном участии в 
боях я не 
мог и думать. Оставалось мое искусство, мое умение. Но кому нужен в такое время,
 думал я, 
Вольф Мессинг с его "психологическими опытами"?
     Оказалось, что это не так. Меня эвакуировали в Новосибирск. Оказывается, 
кто-то где-то 
думал о гражданине СССР Вольфе Мессинге, о том, что его своеобразные 
способности 
интересны людям.
     Меня хотели видеть и в госпиталях, и рабочие оборонных заводов, по неделям 
не