момент. Она становится  прежней  "милой Мэ". А  главное, остается все той же
юной  девушкой,  которая  сорок шесть  лет  тому  назад  писала по-польски в
письме:

     Люди, так  живо чувствующие, как я, и неспособные изменить это свойство
своей натуры, должны скрывать его как можно больше.

     В  этом  - разгадка ее стыдливой,  чрезмерно  чувствительной, скрытной,
легко  ранимой  души.  В течение  всей  славной  жизни Мари подавляла в себе
непосредственные  порывы,  признания  в  слабости и,  может быть,  призывы о
помощи, готовые сорваться с ее уст.
     Даже теперь она не  изливает  свою душу, не  жалуется или,  может быть,
чуть-чуть, едва заметно. Говорит только  о будущем... О будущем лаборатории,
института в Варшаве, о будущем своих  детей:  она знает, что через несколько
месяцев Ирен  и Фредерик  Жолио получат Нобелевскую премию. Мечтает  о своей
будущей жизни в новой квартире (чего ей не дождаться)  или в своем доме в Со
(который так и не будет никогда построен).
     Мари  слабеет.  Прежде чем  перевозить мать  в  санаторий,  Ева  просит
четырех корифеев медицинского  факультета  собраться  на консилиум:  лучших,
самых знаменитых  врачей во Франции.  Я не называю их  имена, чтобы  это  не
имело  вида  их осуждения  или  черной неблагодарности с  моей  стороны. Они
полчаса  обследовали  женщину,  страдающую  непонятным   недугом,  колеблясь
определили его  как возобновление  туберкулезного процесса  и поверили,  что
пребывание в горах победит болезнь. Они ошиблись.
     Трагически спешные приготовления  к отъезду. Чтобы  беречь силы Мари, к
ней  пускают только самых  близких. Но она сама  нарушает предписание, велит
провести тайком к  себе в комнату  свою  сотрудницу мадам Котель и отдает ей
несколько  распоряжений: "Надо тщательно  упаковать актиний и хранить его до
моего возвращения...  Мы  с  вами вновь займемся  нашей работой  после моего
отдыха".
     Несмотря   на  сильное  ухудшение,  врачи  советуют  ехать  немедленно.
Путешествие  мучительное,  несказанно  трудное.  Доехав  до  Сен-Жервэ, Мари
теряет сознание  и  поникает  на  руках Евы  и  сестры милосердия. Когда  же
наконец ее помещают в  лучшую комнату санатория в Санселльмозе, снова делают
рентгеновский снимок и анализы, обнаруживается - дело не в легких, и переезд
был бесполезен.
     У Мари  жар, температура  выше сорока градусов. И ее нельзя скрыть, так
как Мари сама с  добросовестностью  ученого проверяет высоту столбика ртути.
Она  почти не  говорит  об этом обстоятельстве, но  в  ее  поблекших  глазах
отражается  страх.  Спешно  вызванный  из Женевы  профессор  Рох  сравнивает
результаты анализа крови  за последние  дни  и обнаруживает быстрое  падение
числа  белых и  красных кровяных шариков.  Он ставит диагноз злокачественной
острой анемии. Поддерживает  Мари в  ее  неотвязной мысли  о желчных камнях.
Уверяет ее, что  никакой  операции не  будет,  и  назначает  энергичное,  но
безнадежное лечение. А жизнь уходит из утомленного организма.
     Начинается тяжкая борьба, когда тело не хочет погибать и сопротивляется
с неистовым ожесточением. Ухаживая за матерью, Ева ведет борьбу  иного рода:
в еще ясном уме мадам Кюри нет мысли  о смерти. И это чудо надо сохранить. В
особенности  надо  умерить физическую боль, подкрепить  и  тело, и душу.  Ни
тягостных   способов  лечения,  ни   запоздалого   переливания  крови,   уже
бесполезного и  пугающего. Никаких нежданных сборищ у постели умирающей, так
как  Мари,  увидев собравшихся  родных,  была бы убита  внезапным  сознанием
ужасного конца.
     Я буду всегда лелеять в своей памяти имена тех, кто помогал моей матери
в эти  ужасные  дни. Доктор  Тобе,  директор санатория, и доктор  Пьер Ловис
отдавали  Мари  не  только  свои  знания.  Вся  жизнь  санатория  как  будто
остановилась, застыла  в неподвижности  от  душераздирающей  вести:  умирает
мадам Кюри.
     Весь  дом  преисполнен уважения,  готовности помочь. Оба  врача сменяют
друг  друга  в  комнате  больной.  Они  подбадривают  Мари  и  облегчают  ее
состояние. Заботятся  о Еве, помогают бороться, лгать и, хотя она их об этом
не просила, обещают ей облегчить последние страдания Мари снотворным.
     Утром 3 июля  мадам Кюри  в  последний раз  сама  измеряет температуру,
держа  термометр  в  дрожащей  руке,  и  удостоверяется  в   резком  падении
температуры, как это  всегда бывает перед кончиной.  Она радостно улыбается,
когда  Ева  уверяет  ее,  что это  признак  выздоровления,  что  теперь  она
поправится.  Глядя  в  открытое  окно  и  повернувшись  лицом  к  солнцу,  с
выражением  надежды  и страстной  жажды жить,  Мари  говорит:  "Мне принесли
пользу не лекарства, а чистый воздух, высота..."
     Во  время агонии она тихо  стонет  от  боли и  с удивлением  жалуется в
полубреду: "Я не  могу ничего выразить... Я отсутствую..." Она не произносит
ни одного  имени известных ей людей.  Не  зовет ни старшей дочери, прибывшей
накануне  с мужем в Санселльмоз, ни Евы, никого из близких. Большие и мелкие
заботы  о  своей  работе  случайно  всплывают  в  ее  удивительном  мозгу  и
проявляются  в  бессвязных фразах: "Параграфы  глав  надо сделать совершенно
одинаковыми... Я думала об этом издании..."
     Она очень пристально вглядывается в чашку  с чаем и, пытаясь мешать его
ложкой, впрочем, не ложкой, а как бы шпателем, спрашивает:
     - Это приготовлено из радия или мезотория?
     Мари отошла от людей.  И навсегда присоединилась к  тем  любимым вещам,