суда, он просил, чтобы, по крайней мере, его расстреляли, если уж ему суждено 
непременно подвергнуться казни. "Я стар, - говорил он, - у меня нет детей, 
которые бы меня оплакивали, и нельзя во мне предположить сильного желания 
сберечь жизнь, которая и без того уже должна скоро кончиться; но меня ужасает 
бесчестный род казни, к какой я приговорен". Лейтенант Паркинсон, передав эту 
просьбу адмиралу, не получил никакого ответа; он хотел настаивать, хотел сам 
защищать бедного старика. Нельсон, бледный, молчаливый, слушал его. Внезапным 
усилием воли он превозмог свое волнение. "Ступайте, милостивый государь, - 
отрывисто сказал он молодому офицеру, ступайте и исполняйте ваши обязанности". 
Не теряя еще надежды, Караччиоло просил лейтенанта Паркинсона попытаться 
упросить леди Гамильтон; но леди Гамильтон заперлась в своей каюте и вышла для 
того только, чтобы присутствовать при последних минутах старика, тщетно 
взывавшего к ее человеколюбию. Казнь совершилась как предписал Нельсон, на 
фрегате "Минерва", стоявшем под выстрелами корабля "Фудройан", и граф Турн 
рапортовал о ней адмиралу, как бы желая свалить на кого следует ответственность 
в этом деле. "Честь имею уведомить его превосходительство адмирала лорда 
Нельсона, - писал он, - что приговор над Франческо Караччиоло был выполнен 
сообразно предписанию". Тело Караччиоло висело на фока-рее фрегата "Минерва" до 
заката солнца. Тогда веревка была обрезана, и труп, недостойный погребения, 
брошен в волны залива. Свершив этот акт жестокости, Нельсон вписал его в свой 
дневник между прочим, как бы самое обыкновенное обстоятельство. 

"Суббота, 29 июня. Ветер тихий. Облачно. На рейд пришли португальский корабль 
"Рэнья" и бриг "Баллон". Созван военный суд. На неаполитанском фрегате 
"Минерва" судим, осужден и повешен Франческо Караччиоло". 

Какое странное заблуждение заглушало тогда в Нельсоне человеческие чувства? 
Какое кривое зеркало могло превратить для его взоров это убийство в акт 
военного правосудия? Кто понуждал его взять в свои руки суд и расправу 
неаполитанского двора? Кто разрешил ему лишить королевского милосердия старика, 
которого оно, может быть, пощадило бы? К чему такая опрометчивость, такая 
пагубная поспешность; к чему это бесполезное убийство? Бесчисленные казни, 
последовавшие затем в Неаполе, возбудили негодование всей Европы; но этот 
печальный эпизод более всех прочих омрачает участие Нельсона в неапольских 
происшествиях. Фокс первый указал Парламенту на эти злоупотребления властью, 
из-за которых позорное пятно, вследствие беспримерного нарушения доверия, легло 
даже на Британский флаг. Нельсон чувствовал, куда метил Фокс, и хотел 
оправдаться, но его друзья задержали и не пустили в ход его оправдания. 

"Мятежникам, - говорил Нельсон, - даровано было только перемирие; а всякий 
договор такого рода может быть прерван по желанию той или другой из 
договаривающихся сторон. Предположим, что в Неапольский залив пришла бы 
французская эскадра: неужели французы и мятежники хоть на одну минуту почтили 
бы заключенные условия? Нет, нет, сказал бы французский адмирал, я пришел сюда 
не для того, чтобы быть зрителем, но чтобы действовать. Английский адмирал 
поступил точно так же: он объявил, что прибытие английского или французского 
флота было происшествием такого рода, что оно разрушало всякий предварительный 
договор, потому что ни английский, ни французский адмиралы не могли бы 
оставаться в Неаполе сложа руки. Вследствие этого я предложил кардиналу 
передать французам и мятежникам от моего и своего имени, что перемирие прервано 
уже одним тем, что перед Неаполем находится британский флот; что французов не 
будут считать даже военнопленными, если они через два часа сдадут замок 
Санто-Эльмо нашим войскам; но что касается мятежников и изменников, то никакая 
власть не вправе посредничать между ними и их милостивым монархом, и они должны 
совершенно положиться на его милосердие, ибо никаких других условий им даровать 
нельзя. Кардинал отказался скрепить эту декларацию своим именем, и я, подписав 
ее один, отослал к мятежникам. Только после этого они вышли из своих фортов как 
надлежало мятежникам и как надлежит, надеюсь, всем тем, которые изменят своему 
королю и своему отечеству - чтобы быть повешенными, или иначе наказанными, по 
усмотрению их государя". 

В глазах лорда Спенсера причины, приведенные Нельсоном в свое оправдание, 
казались столь же чисты и безукоризненны, сколь были успешны принятые им меры. 

XXI. Возвращение королевской фамилии в Неаполь. Прибытие Нельсона в Ярмут 6 
ноября 1800 года 

Еще в апреле месяце 1799 г. Трубридж, относясь с усердием к делу неаполитанской 
монархии, хотел чтобы Фердинанд IV лично возвратился в Неаполь; но Нельсон 
лучше знал короля обеих Сицилий. "Откуда у вас берутся такие идеи? - писал он 
Трубриджу, - народ, преданный королю, непременно взялся бы за оружие, и король 
с необходимостью должен был бы стать во главе своих подданных, а что касается 
этого - я вам ручаюсь, что он на это ни за что не согласится". Итак, в то время 
как нужно было сражаться, чтоб возвратить себе королевство, Фердинанд IV 
находился в отдалении от своей столицы. Он должен был туда возвратиться для 
того только, чтобы подать знак к новым беспорядкам. Оставив королеву в Палермо, 
Фердинанд IV 5 июля прибыл в Неаполь на неаполитанском фрегате, в сопровождении 
английского фрегата "Сигорс". Все, чего мог добиться от него капитан Фут, и то 
уже как милости за свои личные заслуги, это - утверждение капитуляции 
Кастелламаре. Та же, которую заключили с гарнизонами Кастель-Ново и Кастель -