ненавидели Францию; но ненависть короля была боязлива и недеятельна, а 
ненависть королевы была исполнена энергии. Правительство колебалось между этими 
двумя влияниями, уступая по очереди то робости испанского Бурбона, то 
заносчивости австрийской эрцгерцогини. Один иностранец, одинаково 
пользовавшийся милостью как короля, так и королевы, руководил делами на этом 
извилистом пути. Это был двойник Годоя, кавалер Актон, уже более двадцати лет 
управлявший королевой. Актон, сын одного ирландского врача, родился в Безансоне 
в 1737 г. В 1779 г. судьба забросила его к Неаполитанскому двору, где он попал 
в милость королевы, и последовательно управлял министерствами морским, военным, 
и наконец, иностранных дел, которое в эту эпоху, то есть в 1798 г., было в его 
руках. Совершенно преданный партии союза с Англией, частный друг сэра Вильяма 
Гамильтона, он во все продолжение своего владычества был слепым орудием 
британского кабинета. 

С 1776 г. королева имела право на совещательный голос в совете. Это право она 
приобрела согласно с условиями ее брачного договора - по рождении сына. Мария - 
Каролина, сестра королевы французской и младшая дочь императора Франца I и 
Марии-Терезии, имела тогда 25 лет от роду. Прекрасная собой, живая, умная, она 
любила реформы, и была чувствительна к рукоплесканиям, какими осыпала тогда 
Англия филантропические виды принцев австрийского дома. Все славили ее 
деятельность, ее любовь к искусствам, ее просвещенный ум, возвышенность ее идей.
 Все это заставляло надеяться, что неаполитанцам не приведется сожалеть о ее 
влиянии на ум беззаботного сына Карла III. Если бы судьба назначила Марии - 
Каролине управлять какой-нибудь из первостепенных наций, то, может быть, она бы 
стала в один ряд с величайшими из монархинь: слава прикрыла бы ее слабости. Во 
времена более спокойные, она упрочила бы счастье Неаполя, и ошибки ее были бы 
ей прощены; но, к несчастью, судьба бросила ее в эпоху тревоги и волнения, на 
поприще слишком тесное для ее деятельного ума. Французская революция поселила в 
ней глубокую ненависть к идеям, которые, ниспровергнув престол Людовика XVI, 
дерзнули возвести на эшафот Марию-Антуанетту. Чувствуя необходимость подавлять 
мятежные наклонности в самом их начале, она прислушивалась к Актону и вслед за 
ним твердила, что народ верен и предан, но что все дворяне отъявленные якобинцы.
 Вследствие подобных подозрений самое высшее дворянство Неаполя было брошено в 
темницы. Однако самые злые враги Марии-Каролины признают, что никогда бы она не 
решилась содействовать жестокостям своих министров, если бы их внушения не 
ослепляли ее. Но благородная кровь Марии-Терезии уступила государственной 
необходимости и софизмам политики. 

Король, начальное воспитание которого было весьма небрежным, не имел никаких 
возвышенных качеств, и грубые его привычки нравились только черни. Он редко 
принимал участие в делах государства, и то только под влиянием какого-нибудь 
тайного страха. В 1796 г., устрашенный успехами Бонапарта, который рассеял в то 
время армию Вурмзера, он вышел из своей апатии, чтобы поспешить примириться с 
Республикой, и, несмотря на сильное сопротивление королевы, отправил в Париж 
князя Бельмонте Пиньятелли. Но опасность прошла, и он впал в прежнее 
бездействие, не имея силы отклонить новые ошибки, которые вскоре повлекли за 
собой гибель его престола и разорили его королевство. 

Вот каким людям предстояло окружить Абукирского героя. 17 мая 1798 г., в тот 
самый день, как Египетская армия тронулась из Тулона, подписан был в Вене, 
министром Тугутом со стороны Австрии и герцогом Кампо-Киаро со стороны Неаполя, 
трактат, по которому император Франц I и король Фердинанд IV обязывались каждый 
содержать в Италии известное число войска для сопротивления французам. Через 
несколько месяцев к этому союзу присоединились Россия и Турция, а Англия 
послала к Неаполю эскадру Нельсона. Королева сочла, что настал момент открыто 
объявить свои намерения, и немедленно написала неаполитанскому посланнику в 
Лондон, маркизу Чирчелло, следующее письмо: "Мужественный адмирал Нельсон 
одержал над флотом цареубийц полную победу... Я бы хотела придать крылья 
вестнику, который понесет к вам это известие. Италии теперь нечего бояться со 
стороны моря, и она обязана своим спасением англичанам... Невозможно описать, 
какой энтузиазм произвело в Неаполе это известие, вдвойне счастливое, по тому 
критическому времени, в какое оно пришло. Вы бы были тронуты, если бы видели, 
как дети мои бросились ко мне в объятия и плакали от радости. Боязнь, жадность 
и интриги республиканцев произвели совершенный недостаток звонкой монеты, и не 
нашлось никого, кто бы решился предложить нужные средства, чтоб восстановить ее 
обращение. Многие, рассчитывая на приближение кризиса, начинали уже 
приподнимать маску; но известие об истреблении флота Бонапарта сделало их вновь 
осторожными. Теперь, стоит только императору показать более деятельности, и мы 
можем надеяться на освобождение Италии. Что касается до нас, то мы готовы 
показать себя достойными дружбы и союза с неустрашимыми защитниками морей". 

Среди этого восторга 22 сентября Нельсон является в Неаполь на корабле 
"Вангард". Его окружают, поздравляют, обнимают; король хочет лично его посетить.
 "Верьте, мой храбрый и знаменитый адмирал, - пишет ему королева, что я пронесу 
до гроба мою признательность и мое уважение к вам". Увлеченная честолюбивыми 
расчетами и славой Нельсона, леди Гамильтон спешит на "Вангард" прежде еще, чем 
тот бросил якорь, и не может противиться душевному волнению. Она взбегает на 
корабль и падает без чувств в объятия адмирала. Король называет Нельсона своим 
избавителем, Двор провозглашает его освободителем Италии, толпа стремится на 
набережную - встретить его катер и приветствовать его криками энтузиазма.