тому, что он командовал эскадрой, все эти адмиралы, видевшие в нем кто 
воспитанника, кто соратника, поспешили присоединить свои поздравления к 
поздравлениям от всех иностранных государей. Коллингвуд прибавил к этому дань 
своей старинной и верной дружбы. Он все еще был перед Кадиксом, уже более трех 
лет разлученный с своей семьей, которую обожал, проклиная блокаду, которая не 
допустила его участвовать в Абукирском сражении, но всегда готовый пожертвовать 
отечеству своими способностями, своим спокойствием, даже самой нежной 
привязанностью. 

"Я не в силах, друг мой, - писал он Нельсону, - выразить вам всю мою радость 
при известии о полной и славной победе над французским флотом. Никогда еще 
никакая победа не была так решительна и не имела более важных следствий. Сердце 
мое исполнено признательности к Провидению, прикрывшему вас щитом своим среди 
стольких ужасов, ибо подобные подвиги не совершаются без опасности для жизни. 
Искренне жалею о смерти капитана Уэсткотта{40}... это был добрый человек и 
храбрый офицер; но если бы от нас зависело избирать момент разлуки с жизнью, 
кто бы мог пожелать для своей смерти более прекрасного, более достопамятного 
дня!" Одно английское министерство, казалось, не разделяло всеобщего энтузиазма.
 Входя в Абукирский залив 1 августа 1798 г., Нельсон сказал окружавшим его 
офицерам: "Завтра, еще не наступит этот час, я заслужу или лордство, или 
Вестминстерское аббатство". Он действительно заслужил лордство; но адмирал 
Джервис за Сант - Винцентское сражение получил титул графа и пенсию в 3000 
фунтов стерлингов; но Дункан за сражение при Кампердауне был награжден титулом 
виконта и такой же пенсией; Нельсон же получил за свою победу только титул 
барона и пенсию в 2000 фунтов, простиравшуюся на двух его первых наследников 
мужского пола. Он был пожалован званием лорда под именем барона Нильского и 
Борнгамторпского. "Это самое высшее дворянское достоинство, - писал ему лорд 
Спенсер, - какое когда - либо бывало возложено на офицера вашего чина и притом 
не главнокомандующего". Такое различие между заслугами главнокомандующего и 
адмирала, имеющего временное начальство, казалось мелочно среди энтузиазма, 
возбужденного этой победой во всей Европе, и среди огромных результатов, какие 
она влекла за собой. 

Нельсону предназначено было всю жизнь свою сносить такие оскорбительные 
испытания, и, хотя никому в свете они не могли быть более чувствительны, однако,
 надобно отдать ему справедливость, он никогда не соразмерял своей преданности 
с признательностью министерства. Есть одно слово, которое Нельсон произнес 
последним на смертном одре и которое, подобно волшебному талисману, часто 
оживляло его постоянство в эту долгую войну: слово это "долг". Долг был для 
англичан тем же, чем были для французов честь и любовь к отечеству. Это было 
одно и то же чувство, только с разными названиями; но у англичан оно брало свое 
начало в старинных религиозных верованиях, ниспровергнутых республиканской 
Францией. Никогда еще не обозначалась так резко граница, которая во все времена 
разделяла столь различные характеры этих наций. Так, например, в то время, как 
французские моряки шутками утешали себя после уничтожения своего флота и, не 
унывая, надеялись, что им, может быть, удастся со временем отплатить; в то 
время, как Трубридж писал Нельсону, что "у него на корабле 20 пленных офицеров, 
из которых, как кажется, ни один не признает существования Бога", англичане, 
преклонив колени, на самом месте битвы возносили небу благодарственные молитвы 
за дарованную им победу. "Тимолеон" и "Серьёз" еще пылали, "Тоннан" еще не был 
занят, а они уже выполняли эту благочестивую обязанность. Нельсон приглашал к 
этому своих сподвижников в том же самом приказе, в котором благодарил их за 
преданность и усердие. Приказ, отданный им по этому случаю, не похож на пышные 
бюллетени Бонапарта: но в нем содержится самое верное и самое возвышенное 
выражение тех чувств, какие оживляли тогда английскую эскадру. Вот что говорит 
Нельсон своим капитанам: "Бог Всемогущий благословил оружие Его Величества и 
даровал ему победу. Вследствие этого адмирал имеет намерение отслужить сегодня 
же, в два часа, общий благодарственный молебен и рекомендует на всех кораблях 
эскадры сделать то же, как только представится возможность. Он от всего сердца 
поздравляет капитанов, офицеров, матросов и морских солдат эскадры, которой он 
имеет честь начальствовать, с результатом нынешнего сражения и просит их 
принять его искреннюю и чувствительную благодарность за их доблестное поведение 
в этот славный день. Вероятно, каждый английский матрос понял теперь, каково 
превосходство команд, содержащихся в порядке и дисциплине, над этими 
необузданными людьми, бешеные порывы которых не подчинялись никаким правилам". 

Так на самом поле битвы он отдавал эту законную и поучительную дань 
справедливости не энтузиазму, не мужеству, но тому, что может восторжествовать, 
и над мужеством и над энтузиазмом, - порядку и дисциплине! 

Человек, который через двенадцать часов после самой блистательной победы 
говорил таким языком, не всегда сохранял тот же благородный и величественный 
тон. Великие события вдохновили Нельсона; но вне поля битвы, когда проходили 
эти минуты увлечения, которые всегда так сильно действовали на его нервную 
систему, этот человек, возвращаясь к укорененным с детства предрассудкам, к 
своему тщеславному и странному расположению духа, делаясь вновь чувствительным 
ко всем обольщениям лести, падал с той высоты, на которой одни только истинные 
гении могут держаться. К несчастью, слишком справедливо, что победа при Абукире,
 внезапно возвысив его, бросила его вместе с тем в такую сферу, для которой он 
не был создан. Тогда, среди упоения торжества, в нем произошел род