ь о предании с точки зрения его исторической 
ценности, нам, очевидно, придется принять его в целом, включая самые 
невероятные и фантастические его части, которые в той же степени необходимо 
подвергнуть анализу, что и фрагменты, кажущиеся нам самыми достоверными. Можно 
отвергнуть то, что нам не импонирует, однако такое пренебрежение с 
необходимостью приведет к замалчиванию ценной информации об особенностях 
свидетельств, которыми мы располагаем.

В частности, современная мысль обычно не приемлет ничего чудесного; и элементы 
чудесного могут просто утаивать
[25]
. Само по себе присутствие чуда не лишает легенду ценности. История о том, что 
некий архат посетил собрание, может быть истинной, даже если нам говорят, что 
он добрался туда по воздуху. Для летописца эта особенность была чудесной, но в 
то же время вполне нормальной для архата. Присутствие чуда в действительности 
имеет мало общего с вопросом о том, имеет ли легенда какое-либо историческое 
основание. Самые заурядные обстоятельства можно выдумать с тем же успехом, что 
и чудеса. Для проверки того, соответствует ли легенда действительности, куда 
важнее сравнить разные ее варианты. Она может не иметь ничего общего с 
действительностью, но точно так же мы можем столкнуться и с правдоподобной 
рационализацией выдумки. Бывают вставки, сделанные для сглаживания противоречий 
в предании, но встречаются и полностью противоположные друг другу изложения 
одного и того же события.


Часто мы можем четко разграничить пласты традиции, когда изложенная в Каноне 
легенда по своему характеру и подробностям отличается от вариантов, 
представленных в комментариях, и при этом варианты содержат противоречивые 
детали. Все такие детали могут быть отброшены как добавки. Различие в пластах 
легенд обнаруживается настолько часто, что мы получаем возможность 
предварительно определить более ранний этап традиции, когда не существовали 
вымышленные рассказы. Вывод, что во время составления канонических 
повествований о Просветлении ничего не было известно о предполагаемых словах, 
произнесенных в тот момент Буддой, основан не на молчании источников о них. 
Если бы сохранилась лишь одна версия этих слов, она могла бы представлять собой 
старую традицию, внешнюю по отношению к каноническому повествованию. Однако мы 
находим по меньшей мере шесть конфликтующих версий, причем две из них в 
Палийском каноне. Все они — более или менее обоснованные предположения, 
сделанные при поиске в Каноне первого высказывания Будды; они не имеют 
отношения к старой традиции, связанной с действительным содержанием этих слов
[26]
.

Важно также различие между преданиями о жизни Будды до его Просветления, 
носящими фантастический характер, и историями, описывающими последующий период 
его пребывания в регионе первоначального скопления легенд. До того момента как 
Будда оставил свой дом и прибыл в Магадху, не упоминается ни о каких 
исторических или географических реалиях, не связанных с его личной жизнью. 
События, относящиеся к поре его юности, прошедшей в отдаленной стране, до того, 
как он снискал славу и почести как учитель, были если не полностью, то по 
большей части неизвестны. Тем легче и активнее заполнялся этот пробел в 
воображении его учеников.
Но если судить о легендах этого периода, оценивая их особенности в качестве 
исторических свидетельств, их следует рассматривать в той форме, в которой они 
дошли до нас, не подвергая рациональному очищению. Они проливают свет на 
природу канонических повествований, а также иллюстрируют буддийские теории 
космогонии и другие догматические верования. На деле нам следует начать с 
сотворения мира, поскольку именно до этого момента прослеживается родословная 
Будды.

Начиная с ведического периода, брахманическая мысль не знала творения мира в 
том смысле, в каком о нем говорит иудаизм. Мир периодически появлялся и 
распадался на свои элементы, а его создателем и хранителем в начале нового 
цикла (кальпы) развития был бог Праджапати, или Брахма, с которым его 
идентифицируют (под этим именем он известен также в буддизме). Представление о 
повторяющихся мировых циклах разделяли и буддисты, однако взгляд, согласно 
которому создателем циклов был Брахма, прямо высмеивается в Буддийском каноне. 
Буддисты не отрицают существование Брахмы. В речи, приписываемой Будде, Брахма 
даже утверждает, будто он — «покоритель, непокоренный, наблюдатель всего, тот, 
от кого все зависит, бог
[27]
творящий, формирующий, главный управитель, — руководитель, отец тех, кто был и 
будет». Но это лишь иллюзия Брахмы. На самом деле, говорит буддист, он точно 
так же включен в цепь бытия, как и любое другое существо. В начале первого 
цикла он пробуждается первым и думает, что он — первое существо. Он желает 
обладать другими созданиями, а когда они, в свою очередь, появляются, думает, 
что это он их произвел
[28]
. Это рассуждение — часть аргументации, направленной против тех, кто берется 
объяснять происхождение мира и души. Вопрос о том, вечны ли мир и душа, не 
станет задавать тот, кто сосредоточил свое внимание на цели, которой учит Будда.



Это учение, даже если оно не восходит к самому Будде, — доктрина, содержащаяся 
в Палийском каноне. Но в тех же текстах мы находим и повествован