защиты редута, будет исполнено. Удивило меня то, что адмирал  в  первый  раз
послушал убеждений. Не раз случалось мне говорить ему при посещении  люнета,
когда он, взойдя на банкет, довольно долго стоял открытым до половины груди.
Обыкновенно в ответ его слова были: "Сойдите сами, если хотите".  Иногда  он
варьировал: "Я вас не держу".
   Нахимов был, таким образом, на Камчатском люнете в  грозные  часы,  когда
французы  пошли  на  приступ   окончательно   разрушенного   предшествующими
бомбардировками   укрепления.   Адмирал   лично   убедился   в    абсолютной
невозможности держаться далее  на  люнете,  и,  когда  израненный,  случайно
уцелевший командир люнета лейтенант Тимирязев просил потом о назначении  над
собой следствия, Нахимов ответил самой лестной хвалой в одном из тех  писем,
которыми он умел награждать своих лучших помощников:
   "Бывши  личным  свидетелем   разрушенного   и   совершенно   беззащитного
состояния, в котором находился редут ваш, и,  несмотря  на  это,  бодрого  и
молодецкого духа команды и тех усилий,  которые  употребили  вы  к  очищению
амбразур и приведению в возможность действовать хотя  несколькими  орудиями,
наконец видевши прикрытие (под) значительно усиленным огнем неприятеля, я не
только  не  нахожу  нужным  назначение  какого-либо  следствия,  но  признаю
поведение ваше в  эти  критические  минуты  в  высшей  степени  благородным.
Защищая редут до последней крайности, заклепавши орудия  и  взявши  с  собой
даже принадлежности, чем отняли у неприятеля  возможность  вредить  вам  при
отступлении, и, наконец, оставивши редут  последним,  когда  были  два  раза
ранены,  вы  выказали  настоящий  военный  характер,  вполне   заслуживающий
награды, и я не замедлю ходатайствовать об этом перед г.  главнокомандующим.
Адмирал Нахимов".
   С Камчатским люнетом пали 26 мая и два редута, созданные с одной и той же
целью, - Волынский и Селенгинский.
   На другой день Нахимов собрал у себя военный  совет  и  поставил  вопрос:
делать ли усилия, чтобы отобрать у французов эти редуты, или оставить  их  в
руках  неприятеля?  Решено  было  оставить  неприятелю.  Предвиделся   новый
отчаянный общий штурм Севастополя.
   При боях у Камчатского люнета Нахимов был контужен. Он знал,  что  потеря
трех контрапрошей произвела удручающее впечатление на офицеров, и он  ставил
им в пример никогда не унывающих матросов и солдат. "Нет-с, у  нас  тут  нет
уныния. А что они будут  теперь  бить  наши  корабли,  пускай  бьют-с  -  не
конфетками, не яблочками перебрасываемся. Вот меня сегодня  самого  чуть  не
убило осколком - спины не могу разогнуть, да это ничего еще, слава богу,  не
слег".
   Итак, редуты и Камчатский люнет, эти контрапроши, так  сильно  защищавшие
Малахов курган, оказались во власти неприятеля.
   Для Нахимова и Тотлебена вывод отсюда был ясен: нужно еще удвоить  усилия
по обороне, потому что теперь следует ждать со дня  на  день  общего  штурма
Севастополя. С  этого  времени  положение  уже  не  менялось.  Горчаков  все
выискивает способы, как поудобнее, с  наименьшим  материальным  и  моральным
ущербом для русских войск, сдать Севастополь, а  Нахимов  и  его  матросы  и
солдаты не желали об этом и слышать, и, так же как в октябре и  ноябре  1854
года Меншиков, так теперь, весной 1855 года, Горчаков просто не  осмеливался
вслух заговорить о сдаче, а только делился этими  своими  предположениями  с
Петербургом.

Глава 9

   Пелисье, очень приободренный успешным штурмом трех русских контрапрошей 7
июня (26  мая),  а  с  другой  стороны,  теснимый  и  раздражаемый  упорными
телеграфными требованиями императора, чтобы он сначала  разбил  и  уничтожил
русскую армию, а потом со всех сторон замкнул  линию  осады  вокруг  города,
считая вместе с тем этот проект, выработанный в Париже, совершенно нелепым и
неисполнимым,  решил  действовать   немедленно   согласно   своему,   а   не
императорскому плану. Он задумал тотчас же,  только  дав  войскам  несколько
дней на отдых, предпринять не более и  не  менее  как  общий  штурм  русской
оборонительной линии и взять Севастополь.
   В течение предыдущего дня, 5(17) июня, шла усиленная бомбардировка города
и с суши и с моря, а ночью часть парового  флота  союзников  (десять  судов)
начала усиленно обстреливать Южную сторону. Бомбардирование не  прекращалось
уже с полуночи ни на один час. И вдруг,  совсем  неожиданно  не  только  для
русских, но и для союзников, в 3 часа ночи начался штурм. Дело  в  том,  что
генерал Мейран по ошибке принял одну ракету за условленный сигнал и бросился
со своей дивизией вперед.
   Русские встретили штурмующие колонны убийственным,  очень  метким  огнем.
Французы были  отброшены  с  громадными  потерями,  и  одновременно  Пелисье
получил точные сведения, что с моря шесть русских судов громят Киленбалку  и
расположенные там французские резервные полки.
   Несмотря на эту тяжкую неудачу в самом  начале  дела,  Пелисье  энергично
продолжал повторные штурмы. По крайней мере пять  штурмов  (из  них  два  на
Малахов  курган)  были  произведены  союзниками  уже  в  первые  часы  этого
кровавого дня, и все пять были блистательно отбиты русскими.  Шестой  штурм,
снова направленный на  Малахов  курган,  казалось,  сулил  французам  успех:
штурмующая колонна уже ворвалась  в  одну  батарею  (N  6,  батарея  Жерве),
переколола часть находившегося там батальона  Полтавского  полка,  вытеснила
остаток батальона и бросилась дальше. Но тут подоспел генерал Хрулев.  После