заката солнца, когда в Севастополе наступает совершенная тишина  в  воздухе,
из траншей, раскинутых за  бастионом  Корнилова  неприятель  бросает  к  нам
конгревовы ракеты: вчера он выпустил до шестидесяти и, как казалось, с  трех
станков... Донося о сем  вашей  светлости,  имею  честь  присовокупить,  что
ракеты,  бросаемые  неприятелем,  преимущественно   разрывные,   с   сильным
зажигательным составом,  а  дальность  полета  простирается  до  двух  тысяч
сажен". Одна из этих ракет, пролетев пять верст, упала в Северную сторону  и
врылась в землю на три с половиной фута.
   По французским данным, эти ракеты били дальше: на 7 километров. А  у  нас
наибольшие  дальности  мортир  сухопутной  артиллерии  при  полных   зарядах
составляли от 997 до 1085 сажен, то есть немногим более двух верст.
   "Нахимов на военных советах настойчиво высказывался о необходимости вести
оборону, пока не перебьют всех моряков", в то время как  "Горчаков,  старик,
выживший из ума, чуждый флота, только чиновник, вступив в управление  армией
и видя большую потерю людей в  Севастополе,  задался  целью  на  свой  страх
бросить Севастополь. Отсюда трагизм осажденных", пишет в  своих  проникнутых
горечью черновых заметках участник обороны Ухтомский. Истомин был  вне  себя
от гнева, испытывая постоянные отказы и задержки, когда требовал средств  на
оборону. Но беспокойные люди вроде Истомина или Нахимова скоро умолкали, так
как долго на свете не заживались, в прямую противоположность хотя бы тому же
Д.Е. Остен-Сакену, который родился в год начала французской  революции  -  в
1789 году, прослужил на военной службе сряду семьдесят шесть дет, сподобился
умереть в 1881 году, девяноста двух лет от роду, и ни разу не был ни  ранен,
ни даже контужен, так как "смолоду  умел  беречь  себя  для  отечества"  (по
счастливой догадке пораженного  этим  фактом  автора  одной  некрологической
заметки об Остен-Сакене).
   В этом отношений Остен-Сакенам и Меншиковым  вообще  везло,  а  Нахимовым
нисколько  не  везло.  Впоследствии,  отмечу  кстати,  льстец  и   карьерист
Комовский, делавший карьеру  при  Меншикове  и  очень  хорошо  знавший,  как
относился Нахимов к князю и его клевретам, не мог скрыть  своей  радости  по
поводу гибели Нахимова. Комовский,  сообщая  о  смертельной  ране  Нахимова,
делится с Меншиковым одним своим мистико-религиозным открытием: оказывается,
само небо аккуратно  убирает  прочь  тех  адмиралов,  которые  непочтительно
относятся  к  князю  Александру  Сергеевичу.  "Странное  дело:  очереди  его
(Нахимова) я ждал, хотя поистине считал большой  утратой  его  потерю...  Но
ожидал потому, что по наблюдению заметил, что все  пессимисты  и  порицатели
вашей светлости как-то не сберегались судьбой". Вот  почему  после  Истомина
Комовский стал поджидать гибели Нахимова. Он мог бы привести еще и Корнилова
для полноты доказательств в пользу своего интересного  открытия,  не  говоря
уже о  десятках  тысяч  погибших  в  Севастополе  матросов  и  солдат,  тоже
порицавших "его светлость".
   2 марта 1855 года  Нахимов,  бывший  до  сих  пор  помощником  начальника
гарнизона,  был  назначен  командиром  Севастопольского  порта   и   военным
губернатором города Севастополя, а через пять дней его и защищаемый им город
постиг тяжелый удар: 7 марта,  когда  начальник  Корниловского  бастиона  на
Малаховом кургане адмирал  Владимир  Иванович  Истомин  шел  от  Камчатского
люнета к себе на Малахов курган, у него ядром оторвало голову.
   Смерть Истомина была тяжким ударом для обороны  Севастополя,  и  Нахимов,
снова вторя своей тайной мысли, которая, впрочем,  для  окружавших  его  уже
перестала быть тайной, говорил  о  могиле,  которую  "берег  для  себя",  но
уступает теперь Истомину. Он не желал пережить Севастополь и не  верил,  что
Севастополь устоит. Вот письмо, которым извещал Нахимов Константина Истомина
о гибели его брата:
   "Общий наш друг Владимир Иванович убит  неприятельским  ядром.  Вы  знали
наши дружеские с ним отношения,  и  потому  я  не  стану  говорить  о  своих
чувствах, о своей глубокой скорби при вести о его смерти. Спешу  Вам  только
передать об общем участии, которое  возбудило  во  всех  потеря  товарища  и
начальника, всеми любимого. Оборона Севастополя потеряла  в  нем  одного  из
своих главных деятелей, воодушевленного  постоянно  благородною  энергией  и
геройской решительностью: даже враги  наши  удивляются  грозным  сооружениям
Корнилова бастиона  и  всей  четвертой  дистанции,  на  которую  был  избран
покойный, как на пост, самый важный и вместе самый слабый.
   По единодушному желанию всех нас, бывших  его  сослуживцев,  мы  погребли
тело его в почетной и священной  могиле  для  черноморских  моряков,  в  том
склепе, где лежит прах незабвенного адмирала Михаила Петровича (Лазарева)  и
первая,  вместе  высокая  жертва  защиты  Севастополя  -  покойный  Владимир
Алексеевич (Корнилов). Я берег это место для себя, но решил уступить ему.
   Извещая Вас, любезный друг, об этом горестном для  всех  нас  событии,  я
надеюсь, что для Вас будет отрадной мыслью знать наше  участие  и  любовь  к
покойному Владимиру Ивановичу, который жил и умер  завидною  смертью  героя.
Три праха в склепе Владимирского собора  будут  служить  святынею  для  всех
настоящих  и  будущих  моряков  Черноморского  флота.  Посылаю   Вам   кусок
георгиевской ленты, бывшей на шее у покойного в день его  смерти:  самый  же
крест разбит на мелкие части. Подробный отчет о его деньгах  и  вещах  я  не
замедлю переслать к Вам".
   Четверка, которая  в  первое  же  бомбардирование  5  октября  1854  года
превратилась в тройку, теперь уменьшилась еще на одну единицу. За Корниловым
пал Истомин. И так же,  как  никто  со  стороны  не  заменил  Корнилова,  не
оказалось  равноценной  замены  и  Истомину.  Нахимову  и  Тотлебену  только
пришлось взять на себя еще одну добавочную нагрузку.