Ушаков был исполнительным, аккуратным подчиненным и потому командиром оказался 
требовательным и строгим. Начальник Азовской экспедиции вице-адмирал Сенявин 
оценил дельного, расторопного лейтенанта, давал ему разные ответственные 
поручения.

Ушаков безукоризненно выполнял их.

Свое морское дело Ушаков любил, был от природы деятелен, и работы у него всегда 
хватало, так что скучать не оставалось времени.

Он тосковал по Любушке и тревожился, не получая от нее никаких известий, но 
терпеливо переносил разлуку. Ждал, что когда-нибудь она все же окончится. 
Любушка, может быть, и давала о себе знать, но поймать Ушакова было нелегко; 
плавая два года по Азовскому морю и рекам, он нигде не засиживался долго.

До Азовской флотилии докатился гром славных Хиосской и Чесменской побед 
русского флота.

Чтобы заставить Турцию воевать на два фронта и тем самым помочь своей 
сухопутной армии, сражавшейся с турецкими полчищами в Молдавии и Валахии, 
Россия отправила из Балтийского моря в Архипелаг эскадру под командой 
вице-адмирала Григория Андреевича Спиридова.

Спиридов был талантливым, бесстрашным командиром. В боях у острова Хиос и в 
Чесменской бухте он уничтожил значительную часть всего турецкого флота.

Корабль «Три иерарха», на котором Ушаков, будучи мичманом, плавал в Финском 
заливе, тоже вошел в состав первой эскадры Спиридова. «Три иерарха» участвовали 
в знаменитых Хиосском и Чесменском сражениях, и теперь Федор Ушаков жалел, что 
его послали на Дон, а не оставили на «Трех иерархах».

Там, в Средиземном море, его товарищи дрались с сильным врагом и побеждали, а 
он здесь занимался скучным, невоенным делом — проводил караваны с лесом.

Летом 1772 года небольшие русские суда совершили первые переходы по Черному 
морю — прошли с депешами из Дунайской армии в Таганрог.

В это лето и Ушаков тоже впервые вышел на черноморские просторы.

Черное море не походило ни на одно из тех, которые знал Ушаков: ни на суровое, 
холодное Белое море, ни на скучное и серое Балтийское. Оно казалось необычайным.


Когда-то средиземноморские греки второпях обозвали его «негостеприимным» и лишь 
потом, приглядевшись к нему получше, стали именовать Понтом Эвксинским — 
«гостеприимным».

Турки же считали его черным: Кара-денгиз[18 - Кара-денгиз — Черное море.].

А оно было не столько черным, сколько синим, голубым, зеленым — разным. Оно 
переливалось всеми цветами, каждую минуту было неповторимо иным. Оно принимало 
тысячи различных оттенков: солнце, небо, облака, ветер, горы — все заставляло 
его изменяться.

Не похожими на иные были и прекрасные крымские берега.

Это дикое нагромождение голубых, розовых скал, стремительно падающих с 
поднебесной высоты в бирюзовую воду, в пенистое кружево буйного прибоя.

Эти небольшие заливы и уютные бухточки, защищенные каменными обвалами.

Эти причудливые гроты, спрятанные в расщелинах скал, обвитые вечнозеленым 
плющом.

И эти запахи полыни, чабреца и мяты, которые приносит с крымских гор легкий 
ветерок.

Черное море — то ласковое, то грозное — казалось Ушакову пленительно-сказочным 
синим морем, о котором он грезил с детства.

Ушаков увидал его только сейчас, но оно было знакомое, свое, Сурожское море…

Федор Ушаков плавал из Таганрога в Каффу[19 - Каффа — Феодосия.] и Балаклаву, 
которая стала сборным местом для крейсеров, охранявших крымские берега.

Тихая Балаклава с ее уютной изумрудной бухтой полюбилась Ушакову.

«Вот, если бы не война, сюда можно было бы привезть Любушку!»

Но, несмотря на сухопутные победы Румянцова и занятие Крыма армией Долгорукова,