— А вот тут, — не переставала Любушка чертить пальцем, — Чижовская роща. Дубы, 
дубы и дубы. И клены. Красиво! Сюда мы с вами пойдем весной гулять. Хорошо?

— Хорошо, — ответил Федя, а сам подумал: «Одно плохо — пора уходить, а так не 
хочется!..»

Он поднялся и стал прощаться.

— Ежели когда-либо приедете в Петербург и негде будет остановиться, милости 
просим ко мне! — гостеприимно предложила тетушка.

— Спасибо! — поблагодарил Федя уходя.

Любушка провожала его.

— Скажите, Любушка, а вы… в самом деле приедете? — спросил он, уже стоя на 
крыльце.

— При-и-еду! — улыбаясь, протянула она, и Феде почудилось в этом слове: 
«ми-и-лый…»

Он спрыгнул с крыльца и, не разбирая в темноте луж, зашагал через улицу к себе.




VII


Незаметно промелькнула неделя, как Ушаков приехал в Воронеж, а письмо Любушки 
все еще продолжало лежать в Федином чемодане.

Он был исполнителен и верен в своем слове, но не хватало времени. В 
адмиралтействе всем нашлось много дела. Пустошкин работал на постройке 
мастерских, а Ушакова определили в чертежную.

Когда-то, при Петре I, весь Воронеж был заполнен моряками. Целые улицы занимали 
корабельные мастера: шлюпочные, парусные, блочные, канатные, купорные. Жили 
плотники, кузнецы, литейщики. В Воронеже лили пушки, мортиры, ядра, варили 
смолу, гнали деготь, вили канаты и веревки.

После смерти Петра I все пришло в упадок. Мастерские обветшали или стояли 
заколоченные. Мастера перемерли или разъехались по другим местам. И многое 
приходилось начинать сызнова. Оттого теперь у всех — матросов и офицеров — было 
достаточно работы.

Федя приходил вечером на квартиру усталый. Он видел чемодан, в котором лежало 
письмо, терзался мыслью, что поручение Любушки до сих пор им не выполнено.

Ушаков каждый день невольно наблюдал за погодой: снежок понемногу укрывал землю.


Иногда, сидя у себя в чертежной и обсуждая с товарищами качество кораблей 
разной постройки, он говорил что-либо вроде:

— Архангельские хуже петербургских: в бейдевинд[13 - Бейдевинд — курс корабля, 
самый близкий к линии ветра.] имеют большой дрейф.

А сам в это время смотрел в окно на падающий снег и думал с тревогой: «Может, 
уже приехала?»

И невольно краснел.

Во-первых, от мысли, что он не сдержал слова, а во-вторых, оттого, что было 
приятно представить: Любушка уже в Воронеже!

Паша Пустошкин, который жил с ним (Нерона Веленбакова услали в Таганрог), 
пытался было навести разговор на интересующую тему, но прямо о девушке говорить 
не смел. Живя не первый год с Ушаковым, он знал, что Федя рассердится и сразу 
оборвет разговор. Он такой: нашел — молчит, потерял — молчит. И потому 
Пустошкин старался говорить обиняком:

— А уже санная дорога установилась. Вчера из Москвы констапель[14 - Констапель 
— артиллерийский прапорщик.] приехал…

Но Федя упорно молчал, хотя прекрасно понимал, к чему клонит Паша, и хотя этот 
разговор был ему приятен.

Паша втихомолку наблюдал за другом.