усадил на скамейку.

— Сиди, Нерон. На сегодня довольно! — прикрикнул Пустошкин. — Ведь завтра 
поутру являться в Адмиралтейств-коллегию, аль забыл? Вот сейчас хозяйка самовар 
принесет.

— Экое питье — чай!..

— А я чайку выпью с удовольствием, — сказал Федя, садясь за стол.

— Эх вы, моряки! — безнадежно махнул рукой Нерон.

— Ты, Паша, раздобрел, я вижу. А Нерон — все такой же, — разглядывал товарищей 
Ушаков.

— Ты тоже не похудел! — хлопнул его по плечу Пустошкин. — Ну, где плавал? На 
чем? Под чьей командой? — забросал он вопросами.

— Разве забыл? Он ведь ушел тогда в Архангельск на пинке[10 - Пинк — небольшое 
транспортное судно.] «Наргин», — напомнил Веленбаков.

— И на нем вернулся назад. А с нынешнего, шестьдесят осьмого года, на «Трех 
иерархах».

— На этих «Трах-тарарах», как называют матросы? У капитана первого ранга 
Грейга?

— Да, у Самуила Карловича.

— Хороший у тебя был начальник, — позавидовал Пустошкин.

— А вы где?

— Я у капитана Наумова, — тотчас же завладел разговором словоохотливый 
Пустошкин. — Смешной дядя. Думает, что — лихой служака: шляпу и ту, как 
говорится, носит параллельно горизонту. И знает одно — как выйдет из каюты, 
обязательно кричит: «Право руля!» Хоть бы и вовсе в этом нужды не было. Считает 
себя морским волком. Даже на берегу все называет не иначе, как по-морски; 
коляска у него «барказ», линейка — «катер», дрожки — «шлюпка». А на судне любит 
держать фор-брам-стеньгу, она у него так постоянно и торчит. Этакий капитан 
немногому научит!

— Ну, ты сам, Пашенька, неплохо дело знаешь! А где Нерон был? — обернулся к 
Веленбакову Федя.

— Я, брат, плавал на фрегате «Диана». Не «Диана», а чистый верблюд. Нос и корма 
у нее подняты, а середина провалилась. Шканцы и бак выше шкафута на целую 
ступеньку. А когда на ростры подымут гребные суда, фрегат точь-в-точь верблюд. 
Капитан «Дианы» Козлов — ничего. Только больно худ, ровно скелет из рисовальной 
прейслеровской анатомии, что мы когда-то в корпусе учили. Но хитер как бес! 
Явился я к нему, а он сразу: «Которым, сударь мой, выпущены из корпуса?» А как 
мне признаться, что вышел я пятьдесят осьмым, что за мной остался только Сенька 
Трусов? Отвечаю: «Тридцать седьмым, ваше высокоблагородие! Последний год весь 
проболел». — «А сколько всего выпущено?» — «Пятьдесят девять», — отвечаю. 
«Ладно, — говорит, — служи исправно, человеком будешь! Деньги, — спрашивает, — 
имеешь?» — «Никак нет, ваше высокоблагородие!» И как он узнал, что у меня один 
целковый в кармане? «Ну, не бойся, дадим вперед!» Сам выбрал мне вестового и 
показывает ему кулак: «Держи ухо востро да береги спину! Ежели барин попадет у 
тебя в кутеж или в картеж, я те пятьсот всыплю! Вишь, молод еще, оберегать 
надо!» Вот догадливый, черт!

— Легко ему быть догадливым, ежели от тебя, поди, за кабельтов[11 - Кабельтов — 
морская мера длины, равен 185,2 метра.] винищем разило! — улыбнулся Паша.

— А вот и не разило. И никогда не разит: я всегда чесночком закусываю!

В это время хозяйка внесла в комнату самовар. Паша Пустошкин засуетился, стал 
разливать чай, достал из чемодана колбасу и хлеб.

«Все такой же — любит поговорить и угостить», — подумал о товарище Ушаков.

Как только принялись за чай, Пустошкин снова овладел разговором:

— Федюша, а помнишь, как мы вчетвером — я, ты, Гаврюша, Нерон, — бывало, ходили 
в баню на пустырь у Шестнадцатой линии? Напаримся-нажаримся — и в снег: кто 
дольше пролежит, тому бутылка меду с остальных. Нерон, черт, лежал дольше всех. 
Ты-то в наш спор не встревал, а только помню, что и тебя раз подзадорили. 
Говоришь: никакого меду мне не надо, а пролежу дольше вас всех! И пролежал. 
Помнишь, Нерон? — смеялся Паша.