Гирканец Эмба с этим никак не мог согласиться.

— Великий царь Мидии, — заметил он, — которого прозвали Копьеметателем, привез 
из богатых земель много добычи; даже его слуги пахнут душистыми мазями, а 
потолок в его дворце обшит самым лучшим золотом. Гораздо приятнее и выгоднее 
бить мух для Копьеметателя, чем ухаживать за лошадьми у твоих ворот.

Никто не бил мух и не отгонял их от низкого столика, когда в отсутствие отца 
Кир садился в царское кресло из слоновой кости. Ласточки и черные дрозды 
слетались поклевать крошки на каменном полу рядом со столами, установленными во 
внутреннем дворике, который служил и приемным залом и где с восточной стороны 
высился мраморный резной трон. Эти птицы повсюду оставляли помет; закон персов 
запрещал причинять им вред. А дородный Камбис, постоянно находившийся в 
движении, приказал слугам носить за собой стул из слоновой кости, чтобы в любом 
месте он мог сесть и приступить к судебному разбирательству.

Прежде чем подавать еду на стол, слуги ждали, пока Кир совершит ритуал 
Ахеменидов. Вскинув руки, он обращал голову к небу и произносил:

— Мы приветствуем духов прирученных животных и лечащих нас диких трав; мы 
приветствуем свой народ, мужчин и женщин, где бы они ни были, имеющих 
справедливые намерения и чистую совесть. — Затем, подняв бирюзовую чашу, он 
продолжал:

— Мы жертвуем тому, кто создал всех нас, дал нам свет огня и солнца, сделал так,
 чтобы ключи били, дороги вели к речным бродам, а стремительные потоки стекали 
с гор ради благоденствия человека. — С этими словами он проливал воду на 
каменный пол, словно на сырую землю.

Обычно в конце трапезы, когда появлялись вкусные медовые пироги, засахаренные 
фрукты и сыр, начинала петь флейта и поднимался пожилой поэт. Раскинув руки и 
поклонившись, он говорил нараспев:

— Слушай меня, Кир, сын царя Ахеменида!

Желая польстить хозяевам, эти бродячие поэты всегда пели о жизни и подвигах 
Ахемена. Кир отчаянно скучал, слушая о подвигах своего ставшего легендарным 
предка. Ахемен побеждал всех врагов при помощи благородного скакуна и 
смертоносного меча. Он даже срубил все три головы Ази-Дахаки. Некоторые поэты 
утверждали, что одним ударом, а иные говорили, будто он взмахнул мечом трижды. 
Но Кир знал, что Зло не умерщвлено; оно ждет совсем рядом, выдыхая ядовитые 
пары, когда опускается тьма. Он думал об Ахемене, пока не решил, что герой этих 
битв не более чем память о времени, когда кочующие персы нашли огромных 
нисайских коней и длинные железные мечи, выкованные кузнецами где-то в северных 
горах. Сев на этих коней и вооружившись этими мечами, древние персы стали 
побеждать врагов в сражениях. Первый Кир, прародитель Пастуха, еще претендовал 
на прекрасные фруктовые сады побережья Соленого моря гирканцев на севере. Эта 
земля, как тотчас же заметил Эмба, теперь находилась в центре обширных владений 
Мидии.

— А я заберу ее обратно! — вскричал Кир, высказывавшийся откровенно в 
присутствии своего конюха. — Разве это не земля моего прадеда?

— Собака тоже лает на дикого буйвола.

С тех пор как Кир стал наследником Камбиса, радости в его жизни поубавилось. От 
утреннего пробуждения и до отхода ко сну ему требовалось участвовать в 
церемониях. Он превратился в тень Камбиса, и голоса у него было не больше, чем 
у тени. Если пастух появлялся на пороге с жалобой на мастифа из Парсагард, 
убийцу овец, Кир выслушивал жалобу, но решали дело судейские — хранители закона.
 Если Кир хотел дать сикль серебра садовнику, у которого урожай погиб от мороза,
 хранитель казны возражал, поскольку должен был получить указания Камбиса на 
выдачу сикля. Хотя этот хранитель просто укладывал слитки, как и другие 
подношения, во славу царя, в сундуки, стоявшие вокруг галереи открытого зала 
для трапез. Закрывал он эти сундуки лишь на ночь, а учет поступлений и расходов 
вел в голове. Кир попытался возразить, что серебро, хранившееся в сундуках, не 
приносит пользы. На что хранитель резко заметил, что оно хранится в казне по 
закону персов.

Кир был обязан запомнить все непреложные законы персов и мидян, которые никогда 
не были записаны. Насколько он смог узнать, на памяти старейших людей эти 
законы ни разу не менялись. На самом деле, казалось, они превратились в 
собственность пожилых людей и использовались для обуздания молодежи. Когда 
обычай становился достаточно старым, его делали законом. Однажды в ярости он 
призвал к себе нескольких хранителей закона и велел изменить закон. Пораженные 
хранители схватились за бороды.

— Никому, — вскричали они, — не дозволено изменять законы персов и мидян!