После этого Кир пришел к заключению, что других доводов у него нет. Конечно, на 
следующий день он мог направить асваранцев, чтобы разграбили дома Шушана. 
Однако он помнил умоляющий шепот девушки и решил быть милосердным. Внезапно он 
рассмеялся, почувствовав духовный подъем:

— Хорошо, будем друзьями, правитель Губару! Только подари мне на память один из 
твоих новых сеющих плугов.

Впервые проницательный Губару удивился:

— Клянусь солнцем Иншушинака! Слово Ахеменида прочнее закона, высеченного в 
камне. Кир, я услышал твой обет дружбы.

На рассвете, когда персидские всадники собирали свой обоз, Губару уже 
приготовил для Кира плуг, а также несколько мешков восхитительного риса и 
специй. Как подарок Камбису, объяснил он. Затем он отвел Кира от его людей на 
мост, где шум стремительной реки приглушал слова. В этот момент владетель 
Шушана словно общался с бегущей водой, и черты его напряженного лица смягчились.


— Пастух, — сказал он так тихо, что Киру пришлось напрячь слух, — я не пророк 
из Иудеи, не халдей, читающий судьбу по звездам. Моей душой владеет Элам. Я 
верно служил могущественному строителю и архитектору Навуходоносору, — пусть 
даруют ему боги долгие годы жизни! Однако семь демонов болезней мучают его. 
Когда услышишь, что Навуходоносор умер, — его голос понизился до шепота, — 
седлай быстрого коня, приезжай ко мне, и мы поговорим о великих вещах. — Он 
улыбнулся воде. — Можешь не бояться приезжать один.

Так эламит Губару связал себя с Ахеменидами узами понимания.

Персидские всадники рады были покинуть жару и пыль Шушана; они устали хлопать 
мух и чесаться от муравьиных укусов. Вернувшись в Парсагарды, Кир рассказал все,
 что произошло в этом городе, воскресающем от смертных мук, опустив лишь 
последние конфиденциальные слова Губару. После чего Кассандана стала лить слезы 
и кричать, что эламиты пустили пыль ему в глаза. Он не добился от них дани. 
Камбиса восхитил новый плуг, хотя он сказал, что будет трудно научить одного 
каспия делать ту работу, которую всегда делали двое.

Поразмышляв о своей поездке, Кир решил, как только снова прорастет трава, 
отправиться с отцом к правящему мидийскому двору. Он испытывал потребность 
понять, что это значит — быть данником мидян. Но не озаботится тем, чтобы 
составить в уме ясный план. Если бы он подумал об этом хорошенько, мог бы 
избежать опасности.




ПЕСНЬ О РАЗГРАБЛЕНИИ НИНЕВИИ


Экбатана, город царя, властвовавшего над многими другими царями, лежал далеко в 
сторону холодного севера. Его бастионы из нового серого камня возвышались над 
темными соснами у подножия одинокого заснеженного пика. Это название означало 
«место сбора», поскольку мидяне говорили, что их первый знаменитый предок 
впервые собрал вместе все племена кочевников-мидян в этом месте, под священной 
горой Эльвенд. По иному мнению, Экбатана (Хамадан) просто находилась в месте 
пересечения великих караванных путей с востока на запад от Гирканского моря к 
«воротам», ведущим вниз, на равнину, к Ниневии.

Сами мидяне были иранцами и по крови родней {геном, говорили они) персам, все 
еще разделенным на племена. Мидяне и персы пользовались одним языком, но 
смотрели на мир по-разному, поскольку Мидийское царство уже три поколения 
завоевывало новые земли, в то время как персидские конные лучники не смогли 
добыть себе ничего, даже полуразрушенный Шушан. Таким образом, Мидия одерживала 
победы со времен Киаксара Увакшатры — воина, создавшего по ассирийской модели 
первую регулярную армию, примечательной особенностью которой было использование 
персидской кавалерии. Соответственно, мидяне называли Киаксара основателем их 
империи, хотя у них еще не было ясного понимания, что же такое империя. Гораздо 
легче было победить ассирийскую армию, чем скопировать устройство Ассирии.

У Астиага Копьеметателя, старшего сына Киаксара, была серебряная пластина с 
описанием деяний трех знаменитых предков. Эту пластину проносили через зал для 
трапез и демонстрировали всем сидевшим за столом гостям, независимо от того, 
могли они прочитать запись или нет. Астиаг мог рассказать историю семьи, 
поскольку знал ее наизусть. Ему уже не приходило в голову, что, хотя его отец 
Киаксар всю жизнь сидел на лошади, сам он большую часть времени делил между 
столами для пира и женской половиной, где проживало несколько принцесс из 
соседних стран, в том числе Мандана, дочь знаменитого Навуходоносора. В таких 
условиях Астиаг считал себя царем, равным по славе Навуходоносору, и полагал, 
что мир между ними опирается на взаимное уважение, вытекающее из равновесия сил.