волновался, каждый старался сказать, что все, мол, сработано добротно и 
краснеть мне в Алма-Ате не придется. Совали мне на дорогу какие-то сверточки. 
До глубины души я был растроган этим сердечным отношением. 

Несколько перегонов простоял у окна, никак не мог отойти от расставания с 
людьми, ставшими мне близкими за время совместной работы. Еще больше 
растрогался, когда, возвратившись на свое место в вагоне, увидел рядом с 
чемоданчиком большой сверток с вложенной в него запиской: "Это тебе, Михаил, от 
нашей бригады..." И стояли подписи членов всей нашей спецгруппы. Если смотреть 
по фамилиям, то настоящий интернационал - русские, казахские, украинские, 
татарские... Вот ведь как - сами недоедали, жили на скудном военном пайке, но 
считали, что мне продукты будут нужнее. 

Соседями по вагону были в основном военные. Многие с костылями, у некоторых 
пустые рукава заложены за поясной ремень. У меня у самого в то время левая рука 
все еще была забинтована: рана заживала с трудом. 

Алма-Ата... Столица Казахстана в моем сердце занимает особое место. Здесь до 
призыва в армию мне посчастливилось часто бывать, когда я работал в третьем 
отделении политотдела железной дороги. Отсюда начался мой тернистый путь в 
конструирование стрелкового оружия. В годы войны город принял много заводов, 
научных учреждений и учебных заведений, эвакуированных из европейской части 
нашей страны. В одном из таких высших учебных заведений - Московском 
авиационном институте мне помогали доводить пистолет-пулемет, оказали 
содействие, чтобы я с образцом попал для консультации к 
специалистам-оружейникам. 

Но это будет позже. Сначала же, как только приехал в Алма-Ату, мне довелось 
пережить немало неприятных минут, даже отсидеть несколько суток на гауптвахте. 

В военное время появление раненого старшего сержанта с самодельным 
пистолетом-пулеметом у многих, тем более у человека с профессиональной военной 
косточкой, могло, естественно, вызвать некоторое подозрение: откуда оружие, для 
какой цели? Именно так прореагировал на мое появление адъютант областного 
военного комиссара. Когда я доложил, что, находясь в отпуске по ранению, 
изготовил и привез с собой новый образец пистолета-пулемета, он был совершенно 
обескуражен. 

Так что к самому военкому я не попал, а по команде адъютанта немедленно был 
взят под стражу. Изъяли у меня и образец пистолета-пулемета и ремень отобрали. 
Словом, была проявлена высокая бдительность, и обижаться тут было не на кого. 
Оставалось ждать, что все прояснится и решится быстро. 

Но адъютант, по всей вероятности, не торопился с докладом. У меня по этой 
причине оставалось в избытке времени для размышлений. И вспомнилось мне, как 
из-за такого же взятия под стражу я вынужден был в середине учебного года, не 
закончив десятый класс, покинуть родную свою Курью. И тогда мой арест по иронии 
судьбы оказался тоже связанным с оружием. 

Был у меня школьный приятель. Звали его Сережей. Зная мою любовь к "железкам", 
принес он однажды показать мне браунинг, весь в ржавчине, неизвестно как 
сохранившийся. Нашел он его, копая землю в одном из огородов. 

Забравшись на чердак и прихватив с собой битого кирпича, я как мог удалил 
ржавчину с деталей. Несколько раз разобрал и собрал пистолет. Он казался мне 
чудо-машиной, простой и изящной по форме исполнения. 

Очень хотелось попробовать, каково оружие в действии, пострелять где-нибудь в 
укромном месте. Однако патронов к браунингу не оказалось. Еще раз полюбовавшись 
им, я завернул его в промасленную тряпицу и спрятал. 

Через несколько дней к нам в дверь постучался милиционер. Он долго допытывался, 
есть ли у меня оружие и где я его прячу. Признания милиционер не добился. Уж 
слишком не хотелось мне расставаться с пистолетом, да и Сережу не мог, не имел 
права подвести. Тогда меня арестовали и препроводили в комнату с решетками на 
окнах. 

Вновь уговаривали сдать оружие. Приходила сестра, приносила передачи и, плача, 
просила признаться. Я упорно молчал. Не знаю, от кого в милицию дошла весть, 
что у меня имеется пистолет. Сережа клялся, что никому ничего не говорил. 
"Заключение" длилось несколько дней. В милиции предупредили об ответственности 
по закону. Не добившись ничего, отпустили и сказали, чтобы я осознал содеянное 
и признался. 

Дома начались попреки, уговоры. Я был в отчаянии, понимая, что покоя мне теперь 
не будет. Да и село есть село: на человека, посидевшего в "кутузке", уже, как 
правило, смотрели с опаской, особенно в те времена, во второй половине 30-х 
годов. Скажем прямо: и вину за собой я чувствовал немалую оружие-то 
действительно хранилось у меня.