агмана — и его бортовые пушки уже ловили своими темными 
зрачками цели на турецком корабле. А тот, увлекаемый ветром, мчался навстречу 
огненному смерчу. Но у турок две пушки на корме, и что они могли сделать с 
десятками бортовых орудий русских, расписавшихся ядрами в небе у Калиакрии. 
Ядра калились тут же, в жаровнях на палубе, и красноватыми солнышками 
выскакивали из пушек наперегонки друг с другом. Вращаясь, издавая драконовское 
шипение, неслись скованные книппеля и, захлестнувшись вокруг формарса-рея, 
потянули его вниз, круша снасти.

— Бить по флагману! Всем правым бортом, — командовал Ушаков. Он уже испробовал 
этот прием. Вывести из строя главный корабль противника, заставить его потерять 
управление — половина победы.

Русская эскадра, охватив турецкую армаду полукольцом, вся в дымах, врезалась в 
гущу неперестроившихся турецких кораблей и посыпала ядрами. Мачты, стеньги, реи 
крошились, лопались, отлетали в сторону, паруса обвисали и обессилевали. 
Команды турецких капитанов становились все беспорядочнее и бестолковее. Корабли 
задней линии давали залпы и попадали в передних, те разворачивались, не зная, 
где враг. Кто-то начал тонуть, другие поворачивались кормой, спешили под ветер.

— Не отпускать! Не дать уйти! Прибавить парусов! — давал команду Ушаков, 
преследуя уходящий в середину турецкой эскадры корабль Саит-Али. А тот, 
казалось, почувствовал приближающуюся гибель и нырял в сизые языки дыма, 
прятался за борта своих отстреливающихся кораблей.

Ушаков не выпускал нити боя из рук. Десятки команд отдал по началу атаки: к 
перестроению, стягиванию в единый кулак, к преследованию уповавшего уже только 
на паруса да попутный ветер противника.

— Сломали турка, — обнял он Ельчанинова. — Подымай сигнал: «В погоню!» Брать в 
плен будем.

Новые сигналы появились на флагмане русского флота. Зоркие глаза надо иметь, 
чтобы различить их, но дозорные, самые остроглазые моряки, уже спешили 
доложить: «Поставьте паруса! Погоня!»

Участь турецкого флота была предопределена. Оставалось завершить битву. Ночные 
сумерки запахивали сцену перед последним актом — победители предвкушали 
торжествующий финал, побежденные молились за упокой души. Однако если окончить 
этим слогом, то следует признать, что 31 июля в небесах царил бог православный, 
а ночью 1 августа его место занял бог восточный. Сгустившиеся сумерки скрыли 
бегущих от погони, «ветер заштилил», а потом задул в растрепанные паруса 
оставшихся на ходу турецких кораблей.

— Видны верхушки мачт уходящих! — доложил матрос с салинга ранним утром. Как же 
хотелось Ушакову догнать и порешить весь турецкий флот, чтобы второй раз в 
истории Отечества засияли медали с коротким словом «был». Однако северный ветер,
 посылая шквал за шквалом, вскоре превратился в штормовой. Он не пощадил турок, 
многие пошли ко дну, но Ушаков решил не губить свои корабли. Отдал приказ:

— Пусть заворачивают за мыс Эмене, — решил он, — здесь у румелийского берега, 
невдалеке от Фароса, исправим повреждения и догоним.

Быстроходный крейсер контр-адмирал пустил вдоль берега и получил богатую добычу 
— транспорты с хлебом, артиллерийское снаряжение с турецких шебек и известия о 
том, что остатки турецкого флота находятся в Варне. Ветер стих, и Ушаков, не 
мешкая, двинулся для его полного уничтожения.

— Кирлингачи! Ваше превосходительство, под Андреевским и бусурманским флагом. 
Кричат что-то, руками машут.

— Поднять на борт, — скомандовал Ушаков. — Ну что там? — недовольно спросил у 
вступившего на борт паши. Тот кланялся, а толмач-болгарин, не ожидая, когда 
турок заговорит, коротко сказал:

— Перемирие!


* * *

Ночной Константинополь вытряхнуло с постелей. Султан с тревогой всматривался в 
темноту залива. А оттуда с перерывом громыхало. Стражу подняли по тревоге, 
янычары заняли проходы во дворце, глаз в Серале не смыкали до утра. С рассветом 
предстало печальное зрелище. Обгорелые, со снесенными мачтами, расползшимися по 
палубе ранеными, стояли в Босфоре несколько оставшихся от эскадры кораблей.

— Зачем ты стрелял? — хрустнул пальцами султан, когда Саит-Али, прибыв с 
корабля, упал перед ним.

— Великий, флота твоего боль