Мне казалось, что давать оправиться противнику не следовало и было 
необходимо, идя за ним по пятам, довершить его разгром, оставив лишь у 
Перемышля сильный обсервационный корпус. Против этого, конечно, можно было 
возразить, но наши коммуникационные линии удлинились бы чрезмерно, а они и без 
того были не в порядке, а в Львовском железнодорожном узле сразу же водворился 
полный хаос, и он был забит в такой степени, что мы стали получать довольствие 
всякого рода с большим опозданием. Я был бессилен помочь этому горю, так как 
это была область главного начальника снабжения армий фронта, подчиненного 
главнокомандующему фронтом, и на мои протесты и жалобы обращалось мало внимания.
 Думаю, однако, что при желании и умении была возможность быстро привести тыл в 
порядок и в то же время довершить поражение уже разбитых войск противника, не 
допустив его вновь окрепнуть благодаря пополнениям, подкреплениям и отдыху.
      
      Обложение Перемышля было поручено новому командующему 3й армией 
РадкоДмитриеву. Когда он был командиром 8го армейского корпуса во вверенной 
мне армии, а также по предыдущим действиям в болгаротурецкую войну, я составил 
себе о нем представление как о человеке чрезвычайно решительном, 
сообразительном и очень талантливом; ни малейшим образом я не сомневался, что 
он и в данном случае развернет присущие ему боевые качества и попробует взять 
Перемышль сразу, что развязало бы нам руки, закрепило бы за нами Восточную 
Галицию и дало бы возможность невозбранно двигаться дальше, не оставляя за 
собой неприятельской крепости и осадной армии. Действительно, после ряда 
поражений и громадных потерь австрийская армия была настолько потрясена, а 
Перемышль был настолько мало подготовлен к осаде, гарнизон же крепости, 
состоявший из части разбитых войск, был настолько расстроен, что, по моему 
глубокому убеждению, была возможность в половине сентября взять эту крепость 
штурмом при небольшой артиллерийской подготовке. Но время проходило, а никаких 
поползновений к захвату Перемышля не предпринималось. Это дело меня не касалось,
 и потому я считал себя не вправе вмешиваться в предначертания моего соседа и 
тем или иным способом влиять на его решение.
      
      До конца сентября мы стояли бездеятельно на назначенной нам линии и 
вполне отдохнули. Одно меня озабочивало, это – далеко не достаточный прилив 
пополнений, да и те, которые прибывали, были не в должной мере подготовлены к 
боевой деятельности. Относил я это к тому, что запасные батальоны были только 
что сформированы и не втянулись еще в свою работу в полной мере. Но я в этом, к 
сожалению, сильно ошибался: за всю войну мы ни разу не получали хорошо 
обученных пополнений, и, чем дело шло дальше, тем эти пополнения прибывали не 
только всё хуже и хуже обученными своему делу, но и плохо подготовленными в 
моральном отношении. Попрежнему никто не миг мне дать ответа при моих опросах, 
какой смысл этой войны, изза чего она возникла и каковы наши цели. В этом 
отношении нельзя не обвинять военное министерство, столь плохо поставившее дело 
в наших запасных войсках.
      
      В конце сентября крупные шероховатости в железнодорожной работе, в 
особенности в Львовском железнодорожном узле, стали усиливаться, и на львовской 
станции пути были настолько забиты, что получилась основательная пробка и не 
было никакой возможности разобраться в грузах и своевременно отправлять их по 
принадлежности. Это дело мне было неподведомственно, но, видя, что мои жалобы 
не приводят ни к чему, я самовольно командировал во Львов, чтобы привести в 
порядок этот важнейший железнодорожный узел, генерала Добрышина, специалиста 
железнодорожного дела, который, поскольку это оказалось ему возможным, не имея 
никакой власти, разобрался в беспорядках этого узла и по возможности разгрузил 
его. Положение его было очень щекотливое и тяжелое, ибо, как я только что 
сказал, Львов, вышедший из района моей армии, мне ни с какой стороны подчинен 
не был и я тут вмешался не в свое дело; но так как благосостояние моей армии от 
беспорядка на железных дорогах начало страдать, а моим воплям никто не внимал, 
то скрепя сердце я захватным правом назначил генерала Добрышина начальником 
Львовского узла. Должен признать, что если раньше никто не внимал моим жалобам, 
то и тут мне никто не мешал распоряжаться в чужом ведомстве.
      
      Во второй половине сентября было объявлено о формировании 11й армии, 
целью которой была осада Перемышля и в состав которой должны были войти 
несколько второочередных дивизий и бригад ополчения. Командующим армией был 
назначен генерал Селиванов. Это был старый человек, выказавший в японскую 
кампанию не столько военные дарования, сколько твердость характера во время 
восстания во Владивостоке при революционном движении, охватившем всю Россию в 
1905–1906 гг. Он был человек упрямый, прямолинейный и, по моему мнению, мало 
пригодный к выполнению возложенной на него задачи.
      
      Наши дела севернее 3й армии шли в это время довольно неважно, и все 
внимание главнокомандующего и штаба ЮгоЗападного фронта было направлено на 
фронт реки Вислы; группа же армий 3й, 11й и 8й была поручена мне, и была 
отдана директива временно держаться на месте. На этом основании я перенес свой 
штаб в Садову Вишню, как пункт более центральный для выполнения новой 
возложенной на меня задачи.
      
      Командовать осадою Перемышля до прибытия генерала Селиванова был назначен 
командир 9го корпуса 3й армии генерал Щербачев, которого я давно знал по