думаться о 
положительных сторонах советской власти. 
 Из тюремной камеры Савинков пишет о чекистах: "Я думал встретить палачей и 
уголовных преступников, а встретил убежденных и честных революционеров" (из 
письма Д. Пасманику); чекисты "напоминают мне мою молодость, - такого типа были 
мои товарищи по Боевой организации" (из письма сестре); "В ГПУ я встретился с 
людьми, которых я знаю и которым доверяю с юных лет, которые мне ближе, чем 
болтуны из "Национального центра" или члены зарубежной делегации 
социалистов-революционеров. Я встретил здесь убежденных революционеров" (из 
письма С. Рейли). 
 Суперагент Сидней Рейли тогда высказал свою версию судьбы Савинкова. Реальный 
Савинков, по его мнению, был убит при переходе границы, а Лже-Савинков, что 
предстал на процессе и писал письма раскаяния, это умело подобранный двойник. 
 Вторя словам Рейли, некоторые западные газеты подхватили эту сенсацию. Вообще 
тема "двойников" была в ходу у журналистов, описывавших фантасмагории 
сталинских судилищ. 
 Через 8 месяцев после вынесения приговора Борис Викторович обратился к 
Дзержинскому с письмом, в котором просил немедленного освободить его из 
заключения. Савинков взывал: "Дайте мне возможность работать!" и туманно 
намекал, что может "пригодиться" ЧК как "подпольщик" и "борец за революцию". Не 
собирался ли Савинков стать консультантом ЧК по "раздуванию мирового пожара" 
или по созданию подпольной разведывательно-террористической сети по всему миру? 

 И кто знает, может быть, Дзержинский оперативно откликнулся на призыв 
"великого конспиратора". Можно предположить, что Савинков вовсе и не погиб, а, 
под другой фамилией, дослужился до генерала ЧК - ОГПУ. Чекисты были мастаки 
устраивать ложные похороны своим агентам и распространять эту информацию по 
всему миру. Дзержинский мог "убить" "старого Савинкова", с тем чтобы создать 
нового агента, с новой фамилией! 
 Так или иначе, 8 мая 1925 года Борис Савинков, как писала газета "Правда", 
воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился после 
возвращения с прогулки, выбросился из окна пятого этажа во двор тюрьмы и 
разбился. Это самоубийство напоминало хорошо спланированное убийство некогда 
опасного врага. 
 Есть предположения, что инсценировкой самоубийства или псевдосамоубийства 
Савинкова занимался чекист Блюмкин. Этот чекист литератор и террорист, возможно,
 стал и автором знаменитого письма-раскаяния Бориса Савинкова. 
 Александр Солженицын в знаменитом "Архипелаге ГУЛАГе" приводит рассказы 
"лагерных сидельцев" о том, что Блюмкин был автором "писем Савинкова", а чекист 
А. Шлюбель "собственноручно" выбросил Савинкова из окна. 
 Савинков все еще оставался не только символом сопротивления, но и авантюристом,
 "хозяином своего слова", и его покаяние, если оно и было им написано, ровным 
счетом ничего не означало, хотя оно и вызвало бурное негодование большей части 
эмиграции. 
 "Нет человека - нет проблемы", - любил говаривать Сталин, выражая 
общебольшевистские воззрения. 
 Борис Савинков остался в истории революции и гражданской войны загадочной 
фигурой заговорщика, считавшего, что от его воли зависит весь ход истории. Он 
силился подчинить себе время и пространство, был необычайно импульсивен, 
пытался, как говорится, лбом прошибить стену. Живя в мире своих наркотических 
видений, жизнью героев своих книг, он часто не мог здраво анализировать 
политическую ситуацию. 
 Российская история - сплошная литературщина, а действия писателя террориста 
отчасти были попыткой подражания литературным героям детства. 
 Черчилль, друживший с Борисом Савинковым, посвятил ему несколько страниц в 
своей книги "Великие современники". Борис Савинков, писал Черчилль, сочетал в 
себе "мудрость государственного деятеля, качества полководца, отвагу героя и 
стойкость мученика". Весьма возможно, что англичане хотели видеть его 
"либеральным диктатором России". 
 А вот Дмитрий Философов, разочаровавшись после раскаяния Савинкова в своем 
друге, писал, что решил считать его "человеком конченым в политическом и 
моральном отношении...". "Вы мертвый лев!" - восклицал вчерашний друг. Тот же 
Философов писал о Борисе Викторовиче: "В нем виден обыкновенный честолюбец в 
тоне дешевого ницшеанца... Он должен властвовать и быть "во главе". 
 Весьма известный в начале века писатель Михаил Арцыбашев заметил тогда о 
Савинкове: "...все-таки он не был подлинным пророком и вождем. Он боролся 
честно и храбро, но не во имя своего внутреннего чувства, своего свободного "я",
 а во имя идеи, не им созданной, не им поставленной". 
 Скорее всего, Арцыбашев был прав. Савинков толком не разобрался ни в своих 
убеждениях, ни в своих чувствах. Он одновременно восхищался террором и ужасался 
его губительности... Он, казалось, жил только для революции, но постоянно 
тратил огромные деньги, что брались под "прямые действия", на себя... Он 
боролся с "правыми" и, одновременно, прокладывал им дорогу... Он боролся с 
абсолютизмом и сам стремился стать диктатором... Он был убийцей и поэтом... В 
нем уживалось несколько человек-антиподов во всем. 
 В 1931 году, уже после смерти Савинкова, в Париже стараниями литераторов, 
друзей Бориса Викторовича - Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского, был 
выпущен сборник стихов "убиенного поэта-террориста" под его литературным 
псевдонимом "Ропшин". 
 Есть в нем строчки, запечатлевшие мятущуюся душу демона, который никак не 
может обрести душевный покой: 
 Нет родины - и все кругом неверно, 
 Нет родины - и все кругом ничтожно, 
 Нет родины - и вера невозможна 
 Нет родины - и слово лицемерно, 
 Нет родины - и радост