армию.


 * * *  

 Нашему полку не приходилось принимать участия в подавлении беспорядков. В 
Варшаве их тогда не было, несмотря на наличие в городе горючего материала. 
Начались они позже.
 Моя рота занимала несколько раз караулы в Варшавской крепости. В числе 
охраняемых мест был и знаменитый «Десятый павильон», где содержались важные и 
опасные политические преступники. В городе среди поляков ходили самые 
фантастические слухи о режиме, применявшемся в «павильоне», о том даже, будто 
русское правительство систематически отравляет заключенных… Поэтому, вероятно, 
в моей инструкции, как дежурного по караулам, имелся параграф, предписывавший 
два раза в день пробовать пищу, подаваемую в «павильон». Слухи были, конечно, 
вздорны. Что же касается питания заключенных, то оно было не хуже, чем в любом 
офицерском собрании. Мне было интересно при поверке часовых заглянуть внутрь 
здания, но, кроме длинного коленчатого коридора с выходящим в него рядом дверей,
 с прорезанными в них окошками, ничего больше увидеть не пришлось. Теплынь 
(зимою) и мертвая тишина. Мои часовые охраняли только входы и выходы из 
«павильона», а вдоль коридора им ходить не разрешалось. Там была жандармская 
охрана.
 В одной из этих камер содержался будущий маршал и диктатор Польши Иосиф 
Пилсудский.
 Еще в 1887 году, будучи двадцатилетним студентом, Пилсудский за косвенное 
участие в деле о покушении на императора Александра III[ 23 ] был сослан в 
Сибирь на поселение, сроком на 5 лет[ 24 ]. По возвращении из ссылки он вступил 
в революционную организацию «Польская социалистическая партия», которая вместе 
с уклоном к марксизму имела главной целью поднятие польского народного 
восстания. Пилсудский занял в ней видное место и стал редактором подпольной 
«Рабочей Газеты». Но в 1900 году, живя по подложному паспорту, был обнаружен 
полицией, захвачен вместе с женой в тайной типографии и посажен в «Десятый 
павильон». Варшавские власти решили предать его военному суду по статье, 
угрожавшей каторжными работами, но Петербург отменил это решение, ограничив 
наказание ссылкой в Сибирь на поселение — в административном порядке.
 Политические друзья Пилсудского выработали план его освобождения. Бежать из 
Варшавской крепости не было никаких возможностей. Поэтому, чтобы добиться 
перевода его в другое место, решено было, что Пилсудский станет симулировать 
душевную болезнь. Не малую помощь оказывал заговорщикам чин крепостного штаба 
Седельников, который доставлял заключенному записки с воли, в том числе 
инструкции врача-специалиста относительно способов симуляции.
 «Болезнь» Пилсудского заключалась в том, что он впадал в неистовство при виде 
военного мундира входивших в его камеру лиц и осыпал их бранью… Вместе с тем он 
отказывался от приносимой пищи под предлогом, что она отравлена. Питался 
вареными яйцами. Через некоторое время видный варшавский психиатр Шабашников 
добился освидетельствования им Пилсудского и — по «доброте» или по соучастию в 
заговоре — признал положение заключенного весьма серьезным и требующим 
клинического лечения. Варшавские власти, после восьмимесячного заключения в 
крепости, отправили Пилсудского в петербургский Николаевский госпиталь для 
душевнобольных, откуда он, без особого труда, бежал за границу, вместе со своей 
женой. Ее раньше еще освободили из-под ареста на том основании, что «жена не 
отвечает за деятельность своего мужа».
 В дальнейшем Пилсудский, вернувшись нелегально в русскую Польшу, принял 
участие в создании «Боевого отдела» партии и приступил к террористической 
деятельности и к ограблению казначейств (с 1905 года).
 Старая русская власть имела много грехов, в том числе подавление 
культурно-национальных стремлений российских народов. Но когда вспоминаешь этот 
эпизод, невольно приходит на мысль, насколько гуманнее был «кровавый царский 
режим», как его называют большевики и их иностранные попутчики, в расправе со 
своими политическими противниками, нежели режим большевиков, да и самого 
Пилсудского, когда он стал диктатором Польши.


 * * *  

 Годичное командование ротой прошло без всяких приключений.
 Я видел ясно некоторые недочеты в системе нашего боевого обучения, писал на 
эту тему, но практически в скромной и зависимой роли ротного командира ничего в 
этом направлении осуществить не мог. Я не буду распространяться на эту 
специальную тему, приведу один лишь пример, понятный и для неспециалистов. Уже 
в вооружение армий вводились скорострельная артиллерия и пулеметы, и в военной 
печати раздавались предостерегающие голоса об обязательной «пустынности» полей 
сражений, на которых ни одна компактная цель не сможет появиться, чтобы не быть 
уничтоженной огнем… А наша артиллерия все еще выезжала лихо на открытые позиции,
 наша пехота в передовом Варшавском округе, как у нас говорилось, «ходила 
ящиками»: густые ротные колонны в районе стрелковых цепей в сфере 
действительного огня передвигались шагом и даже в ногу!..
 За это упущение пришлось нам поплатиться в первые месяцы японской войны…
 А она надвигалась. Кончил я командование ротой осенью 1903 года накануне войны.
 Но ее приближение ни в малейшей степени не отражалось на жизни, службе и 
настроении войск. Не только у нас в пограничном Варшавском округе, войска 
которого не предполагалось снимать с австро-германского фронта, но и в других 
округах не замечалось ни какой-либо особой технической подготовки, ни 
морального воздействия на солдат и офицеров.
 Мы — большие и маленькие кома