театралка, была хорошо осведомлена о спектаклях.
   Симфония любви и городов продолжалась.

   "А Пасси, а  Фонтенбло!  Это  гений  Бетховена,  возвышенные  творения.
Орлеан, Бурж, Тур и Блуа - это концерты, любимые симфонии, каждая со своим
характером, то более, то менее веселым, но в каждую страдания  влюбленного
"волчка" вносят строгие ноты. Париж,  Роттердам,  Гавр,  Антверпен  -  это
осенние цветы. Однако Брюссель достоин Канштадта и нас с вами. Это  триумф
двух слившихся воедино сердец, исполненных нежности..."

   Все эти музыкальные ласки стали  вехами  четырехмесячного  путешествия,
когда  Бальзак  был  совершенно  счастлив,  если  не  считать   нескольких
столкновений  в  Голландии,  -  госпожа  Ганская  весьма  горячо  упрекала
Бальзака за его разорительные покупки в антикварных  лавках.  Особенно  ее
возмутил шкаф черного дерева, Купленный в Роттердаме за  триста  семьдесят
пять флоринов. "Но ссоры двух волчков происходили только из-за шкафов". По
поводу Луизы де Бреньоль ссор  не  было,  тут  Чужестранка  просто  отдала
приказ в самой своей казацкой манере. Будучи в Париже,  она  сочла  весьма
подозрительной фамильярность экономки с хозяином. Женщины  друг  другу  не
понравились, и госпожа Ганская потребовала увольнения "домоправительницы".
Бальзак обещал произвести по  возвращении  эту  затруднительную  для  него
экзекуцию. Чтобы успокоить Эвелину, он уже называл экономку  "эта  особа",
"эта дрянь", "мегера"  и  "чертова  тварь".  В  сентябре  Бальзак  сообщил
госпоже де Бреньоль, что ей следует самое большее через полгода  подыскать
себе другое место, и она заплакала.
   Вдали от своих дорогих "акробатов" Бальзак впал в уныние, хотя разлука,
так удручавшая его, предполагалась недолгой;  уладив  кое-какие  дела,  он
должен был присоединиться к Ганской.

   "Никогда еще мне не  было  так  хорошо,  я  жил  душа  в  душу  с  моей
Эвелеттой; и вот оборвались все  милые  привычки,  все  нечаянные  радости
жизни, возникшие для меня. Я страдаю оттого, что прервано возрождение моей
молодости, дивная супружеская близость, превосходившая все мои желания".

   Без всяких доказательств утверждали,  что  Эвелина  Ганская  совсем  не
любила его. У нас нет ее писем, но  мы  знаем  по  ответам  Бальзака,  что
нередко они были очень нежными: "Три твоих последних  письма  -  сокровище
для сердца. Ты отвечаешь всем моим честолюбивым стремлениям,  всем  грезам
любви, рожденным воображением. Как я счастлив, что внушил такую  любовь...
В разлуке твои три письма приводят мне на память ту Еву, какой ты  была  в
Бадене, тот чудесный порыв сердца..." А это  восклицание:  "Ах,  волчишка,
любовь, бурная и долгая любовь, неразрывно связала нас".
   Все "акробаты" держались одинакового мнения о Бальзаке, все  относились
к нему с дружеской симпатией. По возвращении в Париж  он  получил  рисунок
медали  (произведение  Георга  Мнишека)  с  надписью:   "Бильбоке   -   от
признательных акробатов" и очаровательное письмо от Атала - Ганской. Итак,
в любви у счастливого Бильбоке все шло прекрасно. Житейские дела оказались
не так хороши. В Пасси разгневанная  госпожа  де  Бреньоль  потребовала  в
качестве возмещения за свое увольнение 7500 франков и патент  на  табачную
лавочку. Вмешался доктор  Наккар,  приятель  главного  директора  табачной
монополии,  но,  когда  Наккар  уже  почти  добился   успеха,   норовистая
домоправительница не  захотела  держать  табачную  лавочку.  ("Это  как-то
низко", - заявила она.) Она пожелала  продавать  гербовые  марки.  Госпожа
Бальзак и Лора жалели и поддерживали ее, и она сделала  последнее  усилие,
чтобы остаться в доме. "Но я сказал  ей:  "Если  вы  произнесете  то  имя,
которое я чту наравне с именем Господа Бога, вы тотчас покинете дом. Я дам
вам денег, чтобы вы поселились в другом месте, а есть я буду в  трактире".
Она умолкла и с тех пор ничего не говорит", - сообщал Бальзак Еве Ганской.
Быть может, ему она и  не  говорила  ничего,  но  его  родным  жаловалась.
Матушка писала Лоре:  "Госпожа  де  Бреньоль  мне  сказала,  что  с  Оноре
столковаться невозможно. Я ответила ей: "Да ведь он  всегда  такой,  когда
много работает; голова у него забита всякими мыслями,  не  стоит  на  него
обижаться".
   Стряпчий Гаво тоже впал в немилость: "ужасно вялый  человек"  и  никуда
больше  не  годится.  Ликвидировать  долги  поручено  было  теперь  Огюсту
Фессару, и этот делец совершил чудо - добился, чтобы кредиторы согласились
на уплату лишь пятидесяти процентов, все, кроме портного Бюиссона,  крепко
верившего в будущность своего гениального заказчика: он попросту переписал
вексель. Весьма трудной задачей было найти дом "для  волчка  и  волчишки".
Казалось просто невозможным подыскать в Париже резиденцию, достойную  Евы.
Однако Атала и Бильбоке могли бы найти средства на покупку красивого дома.
Бальзак еще раз делает свои гибкие арифметические  подсчеты.  У  Ротшильда
хранится "сокровище волчишки". Доход от "Человеческой комедии" колеблется,
в выкладках Бальзака, от ста  тысяч  франков  до  нуля  в  зависимости  от
продажи книг и настроения счетчика. Написать еще  предстоит  очень  много.
Хландовский, польский издатель, мечет  громы  и  молнии,  требуя  поскорее
представить ему "Мелкие невзгоды супружеской жизни", но эта работа надоела
Бальзаку, совсем ему не по душе. Его вполне можно понять  -  этот  сборник
очерков куда ниже "Физиологии брака", написанной им в юности.
   К черту работу! Вот уже полгода, как "Человеческая  комедия"  выброшена