ромбы...

   "Спинка этого гигантского ложа  возвышалась  на  несколько  дюймов  над
грудой подушек, придававших ему еще больше роскоши прелестью своих узоров.
Будуар  был  обтянут  красной  тканью,  а  по  ней  трубчатыми  складками,
наподобие  каннелюр  коринфской  колонны,   ниспадал   индийский   муслин,
отделанный поверху и  понизу  пунцовой  каймой  в  черных  арабесках.  Под
складками муслина  пунцовый  цвет  казался  розовым,  и  этот  цвет  любви
повторялся на оконных  занавесях  тоже  из  индийского  муслина,  подбитых
розовой тафтой и  отделанных  пунцово-черной  бахромой.  Шесть  двусвечных
канделябров из золоченого серебра, укрепленных на стене на равном друг  от
друга расстоянии, освещали диван. Потолок, с которого  свешивалась  люстра
матового золоченого  серебра,  сверкал  белизной,  подчеркнутой  золоченым
карнизом. Ковер напоминал восточную шаль, он являл взорам тот же  рисунок,
что и диван, и приводил на память поэзию Персии, где он был выткан  руками
рабов. Мебель была обита белым кашемиром с  черной  и  пунцовой  отделкой.
Часы, канделябры - все было из белого мрамора, сверкало позолотой...
   Переливающаяся ткань обивки, цвет  которой  менялся  в  зависимости  от
направления взгляда, переходя от совершенно  белых  к  совершенно  розовым
тонам, прекрасно  сочеталась  с  игрой  света,  пронизывающего  прозрачные
складки муслина, создавая впечатление  чего-то  облачного,  воздушного.  К
белизне душа испытывает какое-то  особенное  влечение,  к  красному  цвету
льнет  любовь,   а   золото   потворствует   страстям,   обладая   властью
удовлетворять  их  прихоти.  Так  все  смутные  и  таинственные   свойства
человеческой души, ее  необъяснимые,  бесконечные  изгибы  находили  здесь
поощрение. Эта  совершенная  гармония  создавала  какое-то  совсем  особое
созвучие  красок,  вызывала   в   душе   сладострастные,   неопределенные,
неуловимые отклики".

   Как отзвук детских и юношеских грез писателя, как эхо его разочарований
и унижений, теперь, много лет спустя, возникала эта роскошная  обстановка,
достойная султана из "Тысячи и одной  ночи"  и  его  наложниц  несказанной
красоты.
   Помимо кредиторов,  еще  одно  веское  соображение  заставило  Бальзака
покинуть улицу Кассини: нелепое упорство,  с  каким  национальная  гвардия
пыталась сделать его одним из своих солдат, точно он был заурядный  буржуа
из их пошлого реального мира, а за отказ повиноваться ему грозило тюремное
заключение. Приходилось скрываться. В доме номер тринадцать по улице Батай
Бальзак снял квартиру не на свое имя, а на имя некой несуществующей  вдовы
Дюран. В дом можно было проникнуть,  только  зная  пароль,  который  часто
менялся: "Подошло время сбора  яблок",  "Я  принес  фламандские  кружева".
Только после этого посвященный, миновав первый и второй этажи,  где  никто
не жил, пройдя две  пустые  и  запущенные  комнаты,  приподнимал  в  конце
унылого коридора тяжелую портьеру и внезапно попадал в  восточный  дворец.
Был ли это рабочий кабинет Бальзака или будуар  Пакиты  Вальдес?  Писатель
приказал обить стены плотной и мягкой  тканью,  чтобы  в  комнатах  царила
тишина, а может, и для того, чтобы заглушить вопли Златоокой  девушки.  Он
надеялся, что на этом диване любви будет уютно его новой  пери,  красавице
англичанке, с которой он познакомился в австрийском  посольстве...  И  как
знать? Быть может, сюда к нему пожалует и Анриетта де Кастри, окончательно
забыть которую он все еще не мог.

   Бальзак - маркизе де Кастри, около 10 марта 1835 года:
   "Господи, как вы можете думать, что я - на улице Кассини? Ведь я  всего
в нескольких шагах от вас! Не нравится мне ваша меланхолия: будь вы тут, я
бы вас разбранил. Я усадил бы вас на огромный диван, и вы бы почувствовали
себя феей в своем волшебном дворце, а я сказал бы вам, что  в  этой  жизни
для того, чтобы жить, надо любить".

   Потом он  сообщал,  что  работает  над  романом,  где  будет  нарисован
"величественный  образ  обетованной  женщины";  название  книги  -  "Лилия
долины". Героиню он наречет в честь госпожи де Кастри Анриеттой - странная
честь после стольких размолвок. Этот труд отнимает  все  его  силы,  писал
Бальзак.

   "Вот почему я отнюдь не живу, запершись вдвоем с возлюбленной, как  вам
нашептывают в свете. Если бы,  работая  так,  как  я  работаю,  я  бы  еще
умудрялся  иметь  пять-шесть  любовниц,  которых  мне  приписывают,  я  бы
потребовал, чтобы меня публично увенчали лавровым венком. Геракл  выглядел
бы тогда рядом со мною жалким  лилипутом...  Провести  часок  с  женщиной,
возможно, было бы для меня великим благом, однако белый  диван,  ожидающий
лилию, так и  останется  стоять  одиноко.  Впервые  в  жизни  мне  удалось
претворить в действительность свои грезы, эти цветы поэтической  фантазии.
Жюль Сандо, придя сюда в тот день, когда я засел  за  работу,  воскликнул,
что ему почудилось, будто перед ним возник палермский  кафедральный  собор
из оперы  "Роберт-дьявол".  Моя  обитель  напоминает  будуар  женщины!  Но
женщины изысканной изящной. Спасибо за перья, за вереск - скромный цветок,
порадовавший меня, когда я изнемогал под бременем труда. Заглянули  бы  вы
сюда в час, когда я просыпаюсь, и посидели бы часок на диване, опустившись
на него, как пташка. В целом мире об этом  будем  знать  только  мы  двое.