"Можно  ведь  и  в  моем  возрасте  и  с  моим,  к  несчастью,   пылким
темпераментом иной раз и забыться, но  в  этом  всегда  виновата  была  ты
сама... Я еще слишком молод, чтобы  жить  в  одиночестве,  слишком  крепок
здоровьем, чтобы меня не влекло к женщинам: я люблю, скажу больше, я  буду
по-прежнему обожать свою жену, если моя жена пожелает  признать,  что  мне
необходима ее любовь и ее ласки. Но я могу быть благоразумным только  близ
своей жены; итак, дорогая Софи, я думаю, что гораздо  лучше  было  бы  для
меня произвести с тобою на свет еще одного ребенка, чем бросить тебя  ради
другой женщины, и знать, что дети мои растут вдали от любящего взора отца.
Я чувствую в себе достаточно душевных сил, чтобы  составить  счастье  той,
которая пожелает судить обо  мне  без  предубеждения;  в  смысле  телесном
(скажу по секрету только тебе одной) я никогда еще не чувствовал себя  так
хорошо, как сейчас; в смысле образования я много приобрел за время  твоего
отсутствия..."

   Обезоруживающая откровенность, которая могла бы тронуть, но Софи любила
другого. На обратном пути в Париж, очень долгом и трудном, она радовалась,
что  покажет  Лагори  троих  своих  сыновей:  крепыша  Абеля,   белокурого
кудрявого Эжена и нежного, чувствительного малыша  Виктора.  Когда  экипаж
остановился на улице Нотр-Дам-де-Виктуар, у конторы  почтовых  карет,  она
была удивлена, что  не  видит  Лагори,  которого  она  известила  о  своем
возвращении. Она побежала в резиденцию генерала. На  двери  были  наклеены
два объявления. В них сообщалось, что разбойники-роялисты покушались убить
первого консула; народ  Парижа  призывали  доносить  на  их  сообщников  и
содействовать их аресту. Далее приводился список заподозренных лиц.  Среди
них Софи прочла: Виктор-Клод-Александр Фанно Лагори.
   Она была потрясена, но не удивлена.  Что  Моро  участвовал  в  заговоре
против Бонапарта, что он называл Конкордат  "поповщиной"  и  отказался  от
ордена Почетного Легиона, что он окружил себя иностранцами, эмигрантами  и
идеологами роялизма, что его теща и жена явно ему содействовали - все  это
Софи знала еще до  своего  отъезда.  Что  Лагори  настраивал  Моро  против
первого консула и, хоть считал себя республиканцем, готов был под влиянием
Софи посоветовать Моро заключить временный союз с  роялистами  -  это  она
тоже прекрасно знала. Моро, который был в  прошлом  якобинцем  и  все  еще
сохранял якобинский душок, долго держался в стороне. К  тому  же  он  стал
теперь владельцем замка Гробуа, растолстел, был сластолюбцем и принадлежал
к породе тех полководцев, кто способен  привести  свои  войска  к  берегам
Рубикона, но вместо того, чтобы перейти его, устроить там пиршество.
   Лагори был единственным энергичным человеком в его  окружении.  Поэтому
полиция первого консула  тотчас  решила  арестовать  его,  придавая  этому
особую важность. Префектам были сообщены его приметы: "Рост -  пять  футов
два дюйма; волосы - черные, зачесаны на лоб; брови черные;  глаза  черные,
довольно большие, глубоко сидящие;  желтоватые  круги  под  глазами;  лицо
попорчено оспой; смех язвительный..." Была еще одна характерная примета  -
несколько искривленные от верховой езды ноги. Полиция искала его повсюду -
в Майенне, затем в замке Сен-Жюст и, наконец, в Париже,  у  его  друга,  в
доме N_19 на улице Клиши. Нигде его не нашли. А  он  укрывался  на  другой
стороне улицы, в доме N_24, у госпожи Гюго, которая за несколько  дней  до
того поселилась там со своими  сыновьями.  Впрочем,  он  оставался  у  нее
только четыре дня и, не желая подвергать  свою  подругу  опасности,  вновь
повел скитальческую  жизнь  изгнанника.  Наполеон  Бонапарт  будто  бы  по
природному милосердию и соображениям практическим выразил  желание,  чтобы
молодой генерал эмигрировал в Соединенные Штаты и постарался бы,  чтобы  о
нем позабыли, но Лагори остался во Франции и время  от  времени  появлялся
переодетым на улице Клиши, где его всегда принимали с нежностью.



2. МНЕ СНЯТСЯ ВОЙНЫ...

   Самые ранние воспоминания Виктора Гюго связаны с домом на улице  Клиши.
Он помнил, что "в этом доме был двор, а во дворе  -  колодец,  около  него
каменная колода для водопоя и над нею раскинулась ива;  помнил,  что  мать
посылала его в школу на улицу Мон-Блан; что о нем больше заботились, чем о
двух старших братьях; что по утрам его водили в комнату мадемуазель  Розы,
дочери школьного учителя; что мадемуазель Роза, еще  лежавшая  в  постели,
усаживала его возле себя и,  когда  она  вставала,  он  смотрел,  как  она
надевает чулки...". Первое пробуждение чувственности оставляет  у  ребенка
глубокие следы и запоминается ему на всю жизнь.  Как  бы  то  ни  было,  в
стихах Гюго мы часто встречаем идиллические картины  "разувания",  женские
стройные ноги в белых или черных чулках и маленькие босые ступни.
   Леопольда Гюго  послали  в  Италию.  Жозеф  Бонапарт,  мягкий  человек,
литератор, превратившийся против своей воли, но по воле знаменитого  брата
в полководца, получил приказ завоевать Неаполитанское королевство. Он знал
майора Гюго, служившего под его началом в Люневиле, и благоволил к нему. В
Париже министерство долго противилось какому бы  то  ни  было  продвижению
офицера, скомпрометированного дружбой с Моро и Лагори. О муже, который жил
где-то далеко и почти что в разводе с нею, Софи Гюго вспоминала  лишь  для
того, чтобы попросить у него денег. Он с  ворчанием  посылал  ей  половину