| |
предоставить ей убежище. Она была подругой слесаря Мориса Гарро, ставшего
во время Коммуны начальником тюрьмы Мазас. Хотя он, по-видимому, не
совершал никаких жестокостей, его без суда расстреляли, и его любовница,
как некогда Софи Гюго, по кровавым следам шла за фургоном с трупами до
кладбища Берси. Мари Мерсье, "вдова Гарро", просила предоставить ей
работу. Гюго получил согласие своей снохи, что она наймет Мари горничной;
впоследствии он стал ее любовником. Эта круглолицая, черноволосая и
румяная женщина с пухлыми губками была очаровательна. Она много
рассказывала ему о Коммуне. "Кровь прямо ручьями лилась", - говорила она.
Мари, носившая глубокий траур, колебалась, не желая поддаться
увлечению, но Олимпио был настойчив. "Только он один умел так обворожить
женщину", - признавалась Мари тридцать лет спустя. Она не видела в этом
ничего плохого, ребячливая, "трогательная в своем горе и одиночестве, с
печальным взглядом в восемнадцать лет, со слезами, бежавшими под черной
вуалью, словно жемчужины, по розовым ее щекам". Он "поклонялся тому, -
вспоминает Мари, - во что верили мы с мужем: Свободе, Справедливости,
Республике..." Как некогда Жюльетте, он говорил ей о Боге, бессмертии,
цветах, деревьях, о бесконечности и о любви. "Она ласкала его, восхищалась
им, обожала, хотела иметь от него ребенка". Повинуясь ему, она купалась в
реке Ур и нагая входила в воду перед своим старым, но вечно юным
любовником. Столь же подвижный, как и она, он уводил ее на длительные
прогулки, поднимался с нею на соседние горы. После всех этих галантных
восхождений он возвращался в свой маленький домик и в одиночестве, стоя у
конторки, писал "Грозный год", "Девяносто третий год", стихи для новой
серии "Легенды веков", где в стихах о Магомете он говорил о себе:
Он созерцал нагих, прекрасных дев,
А после, очи к небесам воздев,
Шептал: "Земле - любовь, а небу - свет..."
[Виктор Гюго, "Ислам" ("Легенда веков")]
Трагические воспоминания Мари Мерсье побудили его написать
замечательные стихотворения, мрачные и благородные, в которых с песней на
устах, с гордым презрением молодые девушки идут умирать за свободу. Он
неустанно повторял, что те, кого убивают, - это его братья, что он
защищает сраженных, против которых боролся в пору их могущества; что
жизненные конфликты разрешаются любовью, а не оружием.
Увы! Изгнанник снова потрясен,
Еще не кончился кошмарный сон:
Глубокий ров, команда в тишине,
Толпа несчастных лепится к стене,
И грохнул залп - кого, за что казнят?
Да без разбору, все и всех подряд...
Давай, давай, пали, стреляй скорей -
В бандитов и калек, в детей и матерей!
Пусть на щеке слеза еще тепла,
Но известь всех сожрет, сожжет дотла!
[Виктор Гюго, "В Виандене" ("Грозный год")]
Он сделал для себя выбор между соображениями "государственной пользы",
угодливой, как публичная женщина, и милосердием. Разве в этой "пользе"
была хоть крупица истинной пользы? Служила ли она государственным
интересам? Чтобы высмеять эти интересы, он воспользовался интонацией
"Возмездия", его жестокой иронией:
О братство! Ты - химера из химер!
Америка Европе не пример...
Мечтать о царстве света и ума
Глупей, чем строить снежные дома!..
[Виктор Гюго, "Июнь, II" ("Грозный год")]
То были два необычайно плодовитых месяца. Победа над молодой женщиной
подхлестывала его поэтический дар. Попадались на его пути и другие
приключения, и он мимоходом срывал поцелуи. В конце своего пребывания в
этом краю он направился в Тионвиль посмотреть на город, который когда-то
защищал и прославил его отец, затем он остановился на некоторое время в
Алтвизе, где встретил Мари Мерсье, устроившуюся (с его помощью) работать
модисткой. Записные книжки Гюго пестрят заметками о триумфах. 3 сентября
1871 года: "Мария... parece amorosa. - 11 сентября: Quiero que esta me
haga uno nino. - 12 сентября: Ahora, todas los dias y a toda hora, misma
Maria. - 22 сентября: Misma - toda..." [...кажется, влюблена... Хочу,
чтобы она родила мне ребенка. Теперь все дни в любой час все та же Мари...
Все та же всецело моя (исп.)].
Испанский язык в этих записях должен был охранять любовные тайны от
пытливой ревности Жюльетты.
Первого октября он прибыл в Париж. Каков будет прием? В обществе
драматических писателей Ксавье де Монтепен потребовал его исключения, как
|
|
