| |
председательством состоялся банкет изгнанников. Жанен приехал в Брюссель,
чтобы попрощаться с ним. "На площади... из расположенной здесь мрачной
лавки открывалась узкая дверь на лестницу, ведущую в каморку, где ютился
этот пэр Франции, этот трибун, этот кавалер ордена Золотого Руна, потому
что он действительно прирожденный рыцарь Золотого Руна и гранд Испании,
творец "Эрнани" и "Рюи Блаза". Дверь была не заперта, люди входили к
изгнаннику, как когда-то - к поэту. Он спал, распростершись на ковре. Спал
так крепко, что не слышал моих шагов, и я мог беспрепятственно любоваться
им, его могучим телосложением, могучей грудью, где жизнь и дыхание
занимали обширное место, его открытым лбом, его руками, достойными держать
волшебную палочку; одним словом, я увидел его всего, этого доблестного
полководца великих дней... Он спал спокойно, как ребенок, - таким ровным и
тихим было его дыхание".
То был сон человека со спокойной совестью.
2. "МАРИН ТЕРРАС"
Джерси на робких волнах дремлет,
Накрывшись голубым плащом,
И вид Сицилии приемлет
В лазурном рубище своем.
Виктор Гюго
Август 1852 года. Жарким летом три путешественника - госпожа Гюго, ее
верный рыцарь Огюст Вакери и дочь Адель - высадились на острове Джерси.
Они проехали через Саутгемптон, где с отвращением впервые попробовали
ростбиф. Им показалось, что выжженные солнцем окрестности Сент-Хелиера
страшно похожи на остров Святой Елены. Через два дня к ним в гостиницу
"Золотое яблоко" приехали Виктор Гюго и Шарль. Находившиеся в городе
многочисленные изгнанники, менее значительные, нежели брюссельские,
отправились в порт встречать поэта и, смешавшись с толпой местных жителей,
горячо приветствовали его. Госпожа Гюго нашла, что ее муж и сын заметно
пополнели. Одетый с нарочитой небрежностью, Виктор Гюго был неузнаваем.
Светский человек, красиво причесанный и изящный, превратился в грубого
рабочего. В его горящем пристальном взгляде, в измученном, постаревшем
лице было что-то странное, минутами он казался каким-то одержимым. Но
вскоре к нему вернулись и прежняя веселость, и здравый смысл.
Остров, когда изгнанники его узнали, понравился им.
Виктор Гюго - полковнику Шаррасу, в Брюссель:
"Если на свете существуют очаровательные места изгнания, то Джерси надо
отнести к их числу. Тут все дико и приветливо, кругом море, суши всего
восемь квадратных миль, и на ней буйно разрослась зелень. Я поселился
здесь в белой хижине на берегу моря. Из своего окна я вижу Францию. В той
стороне восходит солнце. Доброе предзнаменование! Говорят, моя книжечка
просачивается во Францию и капля за каплей бьет по Бонапарту. Быть может,
в конце концов она пробьет в нем дыру... С тех пор как я сюда приехал, мне
оказали честь, утроив в Сен-Мало количество таможенников, жандармов и
шпиков. Этот болван велел выстроить целый лес штыков, чтобы помешать
высадиться на берег одной книге..."
Остров представлял собою ярко-зеленый сад со множеством опрятных
домиков, а внизу раскинулось море. Вскоре в семействе Гюго возникли
разногласия - спорили о том, где поселиться. Виктору Гюго хотелось жить на
берегу моря, а дочери - остаться в Сент-Хелиере. Шарля привлекала
возвышенность, дикий, суровый пейзаж. Верх одержало желание pater families
[отца семейства (лат.)], и был снят уединенный дом на берегу моря -
"Марин-Террас". Это был, как рассказывал Гюго впоследствии, "белый тяжелый
куб, напоминавший гробницу", а на самом деле прелестный дом, вернее,
вилла, с террасой, садом и огородом. Ничего мрачного в нем не было.
Жюльетта Друэ, приехавшая на другом пакетботе (ради приличия и по
требованию госпожи Гюго), сначала жила в гостинице, а затем поселилась в
небольшом коттедже, который носил пышное название "Нельсон-холл".
Жюльетта - Виктору Гюго, 10 августа 1852 года:
"Посмотрим, лучше ли вас будет вдохновлять океан, чем Гран-Пляс в
Брюсселе, и чаще ли вы станете оказывать честь своими посещениями моему
"коттеджу", нежели квартире на улице Сен-Юбер".
Виктор Гюго - полковнику Шаррасу, "Марин-Террас", 24 января 1853 года:
"Нет ничего более приятного, нежели ваш внушительный и властный призыв:
"Мужайтесь!" - в разгар моей битвы. Мне вспомнилось доброе время, когда вы
сидели позади меня в зале Законодательного собрания... Я часто вспоминаю
отрадные часы, проведенные в Брюсселе, отрадные даже в изгнании, потому
что его скрашивала дружба; наши вечера, наши мечты, наши беседы, - это все
еще была Франция. Увы, здесь этого нет. Я живу в деревне, отрезанный от
города дождем и туманом, живу лицом к лицу с грохочущим морем и светлой
улыбкой бога. Впрочем, этого достаточно".
|
|
