тем он заговорил о слишком благоустроенных зданиях научных учреждений. Он уже 

не раз осуждал ненужные украшения и мраморные дворцы.

"Переведите исследователя, привыкшего к обычной лаборатории, в мраморный дворец,
 
и произойдет одно из двух: либо он победит мраморный дворец, либо дворец 
победит 
его. Если верх одержит исследователь, дворец превратится в мастерскую и станет 
похож на обыкновенную лабораторию; но если верх одержит дворец - исследователь 
погиб.

Вспомним, какую великолепную работу проделал юный Пастер на одном из парижских 
чердаков, где летом в середине дня становилось невыносимо жарко. Я сам наблюдал,
 
как в начале века работал Алмрот Райт со своей группой в двух маленьких 
комнатах 
больницы Сент-Мэри, а ведь их работа привлекала в крошечную лабораторию 
бактериологов Нью-Йорка, Колорадо, Калифорнии, Орегона и Канады. О моей 
собственной лаборатории одна американская газета писала, что она напоминает 
"заднюю комнату в старой аптеке", но я не променяю ее на самое большое и 
роскошное помещение... Я видел, как прекрасная и сложнейшая аппаратура делала 
исследователей совершенно беспомощными, так как они тратили все свое время на 
манипулирование множеством хитроумных приборов. Машина покорила человека, а не 
человек машину".

Другими словами, исследователю требуется полезное, эффективное оборудование, а 
отнюдь не роскошное.

"Но я был бы огорчен, - добавил Флеминг, - если бы вы подумали, будто я против 
хорошего оборудования. Лабораторные приборы для исследователя - это орудия его 
труда, а хороший рабочий должен иметь хорошие орудия".

Флеминг сделал большие успехи в ораторском искусстве, и теперь его простые, 
убедительные выступления производили впечатление. Он вводил в них свой, 
флеминговский юмор. "Иногда находишь то, чего и не искал, - говорил он. - 
Например, один инженер пытался синхронизировать движение лопастей винта со 
стрельбой из пулемета, а нашел чудесный способ воспроизводить мычание коровы". 
Или: "В течение сорока восьми лет, проведенных мною в больнице Сент-Мэри, я 
создал себе весьма полезную репутацию самого отвратительного оратора на свете, 
считалось, что мне нельзя давать слово на торжественном ужине, и поэтому меня 
никогда не просили выступать. Год назад газета "Обсервер" написала, что я 
слишком люблю правду, чтобы быть хорошим оратором. Прошу задуматься над этими 
словами всех блестящих ораторов, которых мы только что слышали".

В Оклахоме ходил слух, что одна пожилая дама, пожертвовавшая большую сумму в 
Фонд, удостоилась чести познакомиться с сэром Александром и спросила его, чем 
он 
объясняет свой успех. Он будто бы ответил: "Полагаю, что богу угодно было 
получить пенициллин, поэтому он и создал Александра Флеминга". Когда ему 
пересказали этот анекдот, он ничего не сказал, но и не внес эту историю в папку 

"Мифы о Флеминге"; видимо, история была правдива. На обратном пути из Оклахомы 
он побывал во многих лабораториях. Его познакомили с ауреомицином и 
хлоромицетином. Семья антибиотиков все разрасталась.

Вернувшись в Лондон, он застал жену в тяжелом состоянии. Своим друзьям по 
больнице он горестно говорил: "Она не встанет". Миссис Макмиллан пришла 
проведать Сарин. Флеминг сам открыл дверь. "Я никогда не забуду, - пишет 
Макмиллан, - с каким выражением лица он сказал: "Самое ужасное, что пенициллин 
не может ей помочь... Его еще не умели производить, когда умер Джон, а теперь 
его производят, но Сарин он бесполезен". Флеминг ухаживал за женой с 
бесконечной 
нежностью. Она умерла в ноябре 1949 года. Ее смерть была для Флеминга тяжелым 
ударом. Он сказал своему старому и любимому другу, доктору Юнгу: "Моя жизнь 
разбита". В течение тридцати четырех лет Сарин была его подругой, придавала ему 

бодрости в трудное время, вместе с ним работала в их саду и помогала ему стойко 

выдержать успех, когда, наконец, пришла слава.

Похоронив ее, Флеминг в тот же день пришел в лабораторию и, как всегда во время 

чаепития в библиотеке, занял свое место во главе стола. Он не говорил о своем 
горе, но постарел на двадцать лет. Глаза у него были красные. В течение 
нескольких недель он выглядел трогательным старичком с дрожащими руками. Он 
стал 
еще позже засиживаться на работе и закрывал дверь в свою лабораторию, чего 
раньше никогда не делал.

К