притворного веселья. К куртизанкам он  был  бесконечно  снисходителен.  Он
считал их не преступницами, а жертвами. Они  были  благодарны  ему  за  то
уважение, которое он им выказывал в их унижении. И нет никакого  сомнения,
что именно это привлекало к нему Мари Дюплесси. Однажды она  сказала  ему:
"Если вы пообещаете беспрекословно выполнять все мои  желания,  не  делать
мне никаких замечаний, не задавать никаких вопросов, быть  может,  в  один
прекрасный день я соглашусь вас полюбить..."
  Какой юноша в двадцать лет откажется дать такое невыполнимое  обещание?
И на время Мари бросила почти всех своих богатых покровителей  ради  этого
серьезного  и  красивого  "пажа".  Ей   доставляло   удовольствие,   вновь
превратившись в гризетку, гулять с ним по лесу или по Елисейским Полям.  В
ее комнате, "где на возвышении стояла великолепная  кровать  работы  Буля,
ножки которой изображали фавнов и вакханок", она  давала  ему  упоительные
"пиршества плоти". Ах, как ему нравились  ее  огромные  глаза,  окруженные
черными кругами,  ее  невинный  взгляд,  гибкая  талия  и  "сладострастный
аромат, которым было пронизано все ее существо".
  Дюма-отец рассказывает о том, каким образом сын  поведал  ему  о  своей
победе.

  "Проследуйте за мной во Французский театр  там  в  этот  вечер  давали,
кажется, "Воспитанниц Сен-Сирского дома". Я шел по коридору,  когда  дверь
одной из лож бенуара отворилась, и я почувствовал,  что  меня  хватают  за
фалды фрака. Оборачиваюсь. Вижу - Александр.
  - Ах, это ты! Здравствуй, голубчик!
  - Войдите в ложу, господин отец.
  - Ты не один?
  - Вот именно. Закрой глаза, а теперь просунь голову в щелку, не  бойся,
ничего худого с тобой не случится.
  И действительно, не успел я закрыть глаза и просунуть голову  в  дверь,
как к моим губам прижались чьи-то трепещущие, лихорадочно горячие губы.  Я
открыл глаза. В ложе  была  прелестная  молодая  женщина  лет  двадцати  -
двадцати двух. Она-то и наградила меня этой отнюдь не дочерней  лаской.  Я
узнал ее, так как до этого видел несколько раз в ложах авансцены. Это была
Мари Дюплесси, дама с камелиями.
  - Это вы, милое  дитя?  -  сказал  я,  осторожно  высвобождаясь  из  ее
объятий.
  - Да, я,  а  вас,  оказывается,  надо  брать  силой?  Ведь  мне  хорошо
известно, что у вас совсем иная репутация, так почему же вы столь  жестоки
ко мне? Я уже два раза писала вам и назначала свидания на балу в Опера...
  - Я полагал, что ваши письма адресованы Александру.
  - Ну да, Александру Дюма.
  - Я полагал, Александру Дюма-сыну.
  - Да бросьте  вы!  Конечно,  Александр  -  Дюма-сын.  Но  вы  вовсе  не
Дюма-отец. И никогда им не станете.
  - Благодарю вас за комплимент, моя красавица.
  - И все-таки почему вы не пришли?.. Я не понимаю.
  - Я вам объясню. Такая красивая девушка, как вы, приглашает на любовное
свидание мужчину моих лет лишь в том случае, если ей  что-нибудь  от  него
нужно.  Итак,  чем  могу  быть  вам  полезен?   Я   предлагаю   вам   свое
покровительство и освобождаю вас от своей любви.
  - Ну, что я тебе говорил! - воскликнул Александр.
  -  Тогда,  я  надеюсь,  вы  разрешите,  -  сказала  Мари   Дюплесси   с
очаровательной улыбкой и  взмахнула  длинными  черными  ресницами,  -  еще
навестить вас, сударь?
  - Когда вам будет угодно, мадемуазель...
  Я поклонился ей так низко, как поклонился бы  только  герцогине.  Дверь
закрылась, и я очутился в коридоре. В тот день я в первый раз целовал Мари
Дюплесси. В тот день я  видел  ее  последний  раз.  Я  ждал  Александра  и
прекрасную куртизанку. Но спустя несколько дней он пришел один.
  - В чем дело? - спросил я его. - Почему ты ее не привел?
  - Ее каприз прошел: она хотела поступить  в  театр.  Все  они  об  этом
мечтают! Но в театре надо учить роли, репетировать, играть  -  это  тяжкий
труд... А ведь куда легче встать в два часа пополудни, не  спеша  одеться,
сделать круг по Булонскому лесу, вернуться в город, пообедать  в  Кафе  де
Пари или у "Братьев-провансальцев", а оттуда отправиться  в  Водевиль  или
Жимназ, провести вечер в ложе, после театра поужинать и вернуться часам  к
трем утра домой, или отправиться к кому-нибудь, чем  заниматься  тем,  что
делает мадемуазель Марс! Моя дебютантка уже забыла о своем призвании...  И
потом, мне кажется, она очень больна.
  - Бедняжка!
  - Да, ты прав, что жалеешь ее. Она гораздо выше того  ремесла,  которым
вынуждена заниматься.
  - Надеюсь, ты испытываешь к ней не любовь?
  - Нет, скорее жалость, - ответил Александр.
  Больше я никогда не разговаривал с ним о Мари Дюплесси..."

  Дюма-сын придерживался гораздо более  строгих  правил,  чем  Дюма-отец.
Мари Дюплесси читала "Манон Леско". Она хотела заставить  этого  красивого
юношу играть при ней роль де Грие. Он  отказался.  А  чего  бы  он  хотел?
Перевоспитать ее? Убедить изменить свой образ жизни? Она, возможно, смогла