делает,  подбирает  подол,  чтобы  не  замарать  его,  второе   -   просит
познакомить с тобой".
  К этому времени,  чтобы  избежать  путаницы,  их  уже  начали  называть
Александр Дюма-отец и Александр Дюма-сын, что очень возмущало старшего.

  "Вместо того, чтобы подписываться Алекс(андр) Дюма, как я, - что в один
прекрасный день может стать причиной большого неудобства  для  нас  обоих,
так  как  мы  подписываемся  одинаково,  -  тебе   следует   подписываться
Дюма-Дави. Мое имя, как ты понимаешь, слишком хорошо известно - и на  этот
счет двух мнений быть не может, а прибавлять к своей фамилии "отец"  я  не
могу: для этого я еще слишком молод..."

  В двадцать лет Дюма-сын был красивый молодой человек, с гордой осанкой,
полный сил и пышущий здоровьем. В  высоком,  широкоплечем,  с  правильными
чертами лица юноше ничто, кроме мечтательного взгляда  и  слегка  курчавой
светло-каштановой  шевелюры,  не  выдавало  правнука  черной   рабыни   из
Сан-Доминго.  Он  одевался,  как  денди  или  как  "лев",  по   тогдашнему
выражению: суконный сюртук с большими отворотами, белый галстук, жилет  из
английского  пике,  трость  с  золотым   набалдашником.   Счета   портного
оставались неоплаченными, но молодой человек держался высокомерно и  сыпал
остротами направо и налево. Однако  под  маской  пресыщенности  угадывался
серьезный и чувствительный характер, унаследованный им  от  Катрины  Лабе
Дюма-сын скрывал эту сторону своей натуры.
  В сентябре 1844  года  отец  и  сын  поселились  на  вилле  "Медичи"  в
Сен-Жермен-ан-Лэ.  Там   оба   работали   и   оказывали   самое   радушное
гостеприимство своим друзьям. Дюма-сын приглашал их любезными посланиями в
стихах:

  Коль ветер северный не очень вас пугает,
  То знайте, вас прием горячий ожидает
  Здесь, в Сен-Жермен-ан-Лэ, где, право же, давно
  Хотели б видеть вас отец и сын его.
  И если озарил нас луч, зажженный Фебом,
  И если ясный день нам был ниспослан небом,
  И если публика в краю, где мы живем,
  Подобна дикарям, но солнце светит днем,
  Так приезжайте к нам  мы здесь вдвоем, быть может,
  Поможем вам забыть все то, что вас тревожит,
  Взамен синеющих небес и красок дня
  Вам предложив табак и место у огня.
  Мы ждем еще гостей, друзей мы ждем, вернее
  Художники придут и свод оранжереи
  Нам разрисуют весь, обычай их таков
  Теперь там нет цветов, но слышен стук шаров.
  Приедет Мюллер к нам, пастель его чудесна,
  Приедет и Доза, который повсеместно
  Слывет за гения. И будет с ним Диас,
  Ни с кем он не сравним и позабавит вас.
  И, наконец, мой друг, когда настанет вечер,
  Вы дам увидите, изысканны их речи
  И этот аргумент столь весок, что к нему
  Прибег я под конец  с ним спорить ни к чему.
  Чтоб не пришлось вам зря излишний делать крюк,
  Я точный адрес дам. Запомните, мой друг:
  Идите улицею Медичи, потом,
  Пройдя ее насквозь, ищите крайний дом,
  В нем дверь зеленая. Но если вам случится
  Приют наш не найти или с дороги сбиться,
  Зайдите в первый же знакомый особняк,
  И там вам объяснят, куда пройти и как.
  Прощайте, от души я вас обнять хотел бы...

  Однажды по дороге в Сен-Жермен Дюма-сын  встретил  Эжена  Дежазе,  сына
знаменитой актрисы.  Молодые  люди  взяли  напрокат  лошадей  и  совершили
прогулку по лесу, затем вернулись в Париж и отправились в  театр  Варьете.
Стояла ранняя осень. Париж был пуст. В Комеди Франсез "молодые, еще никому
не известные дебютанты играли перед  актерами  в  отставке  старые,  давно
забытые пьесы", - писала  Дельфина  де  Жирарден.  В  залах  Пале-Рояля  и
Варьете можно было встретить красивых и доступных женщин.
  Эжен Дежазе питал так же мало уважения к  общепринятой  морали,  как  и
Дюма-сын. Баловень матери, он был гораздо менее стеснен в  средствах,  чем
его друг. Молодые люди в поисках приключений лорнировали прелестных девиц,
занимавших авансцену и ложи  Варьете.  Красавицы  держались  с  простотой,
присущей хорошему тону, носили роскошные драгоценности,  и  их  с  успехом
можно было принять за светских  женщин.  Их  было  немного  -  знаменитые,
известные всему  Парижу,  эти  "высокопоставленные  кокотки"  образовывали
галантную аристократию, которая резко отличалась от  прослойки  лореток  и
гризеток.
  Хотя все они и были содержанками  богатых  людей  (надо  же  на  что-то
жить),  они  мечтали  о  чистой  любви.  Романтизм  наложил  на  них  свой