среды - однотонным фоном, где нет и намека на линию горизонта. Это заветы 
"Паблиллоса" Веласкеса. "Фон исчезает, - писал Мане Фантен-Латуру, - фигура 
окружена только воздухом". Только воздухом... Эта атмосфера, созданная из чего-
то ирреального, рождает великую и подлинную поэзию живописи.

Мане покупает холсты и краски у некоего Эннекена, чья лавка находится на Гранд-
рю-де-Батиньоль. Рядом, в доме под номером 11, открывается кафе Гербуа[164 - 
Пивная Мюллера, располагавшаяся на авеню Клиши - бывшей Гранд-рю-де-Батиньоль, 
- 
долгое время сохраняла воспоминания о кафе Гербуа, место которого она заняла: 
пивная эта исчезла, в свою очередь, в 1957 году. А магазин продавца красок 
существует и поныне в доме 11 по авеню Клиши.]. Мане любит заходить туда вместе 

с Фантен-Латуром, если последнего удается застать на улице Сен-Лазар. Проведав, 

что здесь часто можно встретить автора "Олимпии", многие из его знакомых 
усваивают привычку тоже сюда наведываться. Так мало-помалу кафе Гербуа 
становится местом встреч Мане и его друзей. Они собираются тут почти ежедневно, 

а по пятницам обязательно, это "их день". Заметив такое постоянство, хозяин 
кафе 
решил зарезервировать для них два мраморных столика слева от входа в первом 
зале, отделанном в стиле ампир, с большим количеством зеркал и позолоты.

Мане очень дорожит поддержкой, какую оказывают все эти окружающие его 
почитатели 
и благожелатели. Отвергнутый представителями официального искусства, 
заклейменный критикой, осмеянный публикой, он черпает в этой группе так 
необходимую ему теплоту. Каждый, кто относится к искусству художника без 
насмешек, вправе рассчитывать на хорошее отношение с его стороны. Продолжая 
верить, что поворот мнений неминуем, Мане склонен усматривать его признаки в 
самых незначительных, воспринимаемых им излишне экспансивно похвалах и готов 
преувеличивать их значение. "Надо быть либо одиночкой, либо находиться в рядах 
легиона", - запальчиво говорит художник.

Число посетителей кафе Гербуа, конечно, не доходит до тысячи, но их не так уж и 

мало. Неподалеку от полусонной кассирши, под сухой стук бильярдных шаров, 
доносящийся из дальнего зала, Мане и его друзья спорят о живописи, комментируют 

последние новости. Тут и майор Лежон, пришедший прямо из казарм Пепиньер, 
расположенных возле Сен-Лазарского вокзала[165 - Часть этой казармы занимает 
сейчас Офицерский клуб.]; и племянник майора Фредерик Базиль - он покончил с 
изучением медицины и теперь пишет маслом как одержимый; и друг этого последнего 

Эдмон Мэтр, мечтательный, "необыкновенно веселый и ребячливый", тем более что в 

кафе Гербуа общество вполне соответствует его вкусу; и Альфред Стевенс, чье имя 

приобрело теперь громкую известность; тут Бракмон, Филипп Бюрти, Закари Астрюк, 

который носит с собой "десятки тысяч каллиграфически переписанных стихотворений 

и норовит, чтобы их читали те, кто ценит ладно скроенный александрийский 
стих"[166 - Письмо Эдмона Мэтра своему отцу от 17 июня 1865 года.]; тут спутник 

по испанской поездке Теодор Дюре, чьи республиканские убеждения вполне 
совпадают 
с убеждениями Антонена Пруста, - его статьи не так давно осуждены судами 
Империи.

Фантен-Латур покуривает и слушает; де Га, язвительно изрекая категоричные 
суждения, развивает сложные теории живописи ("Вот где пропадает великий 
эстетик", - иронически говорит Мане) и разит противника в споре своими 
знаменитыми "словечками". Уистлер, наезжая в Париж (большую часть времени он 
проводит теперь в Лондоне), тоже не пропускает собраний у Гербуа, утверждая, 
что 
нашел "в этом кафе убежище от пугающих его сумерек". Литограф Эмиль Белло - 
упитанный, благодушный, с толстым багровым лицом - посасывает трубку и одну за 
другой опоражнивает пивные кружки. Дюранти переполнен горечью; он мало известен,
 
неприятности сыплются на него одна за другой (небольшой театр марионеток, 
созданный им в Тюильри, скоро будет продан по судебному предписанию), глухим 
размеренным голосом высказывает он суждения здравые и продуманные. Среди прочих 

здесь присутствует молодой пейзажист Гийеме, столь же изысканно элегантный, как 

Мане; Константен Гис, чье творчество очень высоко ставит Бодлер; тут и толстяк 
Надар, знаменитый Надар, личность выдающаяся ("У меня все внутренние органы в 
двойном количестве", - уверяет он), очертя голову кидающийся в самые различные