значительна, что сам художник смелости этой еще никак не осознавал. Какая тут 
смелость? Он написал то, что видел, что ласкало его глаз, который деспотически 
им управлял. Он просто попытался передать здесь некоторые свои впечатления, 
если 
воспользоваться словом, время от времени звучащим теперь в устах художника. Он, 

Мане, был искренен, когда писал, и только.

Да, конечно, он был искренен, но еще и наивен. Ему и в голову не могло прийти, 
что полотно, рожденное с такой счастливой легкостью, обладает абсолютной 
новизной, что в нем нов не только сюжет, но в еще большей мере живописный 
почерк 
- стремительный, лаконичный, схватывающий самое существенное, полностью 
соответствующий сюжету. И что новизна эта неминуемо будет смущать зрителя.

Если кто-то и был способен оценить "Музыку в Тюильри", то это, безусловно, 
Бодлер. Разве "Музыка" не отвечает его пожеланиям? Но - какая неожиданность! - 
Бодлер поздравляет Мане очень сдержанно. Холст ему не нравится, а если и 
нравится, то не очень. Он никогда не представлял себе идею современности так 
конкретно. "Музыка" удивляет его, даже разочаровывает.

Она вообще разочаровывает многих друзей художника. Все они скептически 
покачивают головами, все несколько смущены: им не под силу понять из ряда вон 
выходящие достоинства этого необычного произведения.

Мане уступает. Он рассчитывал своей "Музыкой" добиться успеха в очередном 
Салоне. Но не будет больше говорить об этом. Он еще подумает - у него ведь есть 

время, - какие полотна написать, чтобы их приняли. Прохладный прием вовсе его 
не 
обескуражил. После того как "Музыка"[73 - "Музыка в Тюильри" находится сейчас в 

Национальной галерее Лондона.] написана, он чувствует, что обрел какую-то 
незнакомую доныне силу, как изо дня в день в нем растет уверенность. Его 
картины 
будут приняты в Салон 1861 года; добиться этого необходимо, и он добьется любой 

ценой.

Умерла мать Сюзанны Ленхоф.

Это способствует тому, чтобы Мане создал теперь настоящий семейный очаг. В 
квартале Батиньоль на улице Отель-де-Вилль[74 - Теперь улица Батиньоль.] он 
снимает трехкомнатную квартиру с балконом; туда с улицы Сен-Луи переезжает 
Сюзанна. Что касается их сына - ему сейчас уже восемь лет, он называет 
родителей 
"крестный" и "крестная", - то его отдают в пансион - это учебное заведение 
Марк-
Дастес находится прямо напротив их дома, на площади мэрии.

Поскольку Мане удалось найти вполне сносную мастерскую на улице Дуэ, а дом г-на 

и г-жи Мане, в свою очередь, расположен неподалеку от нее, почти на таком же 
расстоянии, что и квартира, где нашла убежище любовь художника, то его жизнь, 
изобилующая сложностями и тайнами, хоть как-то упрощается - по крайней мере 
географически.

Как раз в тот момент, когда Мане обосновался в двух новых местах - дома и в 
мастерской, - он открывает для себя технику гравюры. Вот уже несколько лет как 
после длительного забвения офорт снова в почете. Первая лепта Мане - это лист 
"Путешественники", изображающий цыган; затем он переносит на медную доску 
несколько композиций Веласкеса - "Инфанту Марию-Маргариту", "Портрет Филиппа 
IV" 
и "Малых кавалеров". Однако офорт не отвлекает его от живописи.

То было время, когда эпоха натурщиков и натурщиц заканчивалась. Женщины, ранее 
позировавшие художникам, ныне предпочитают извлекать выгоду из мужского 
поклонения, существовать за его счет. Роскошь, жизнь, сосредоточенная только на 

удовольствиях и развлечениях (чему способствовало экономическое процветание 
государства, о котором особенно пекся императорский режим, задавшийся целью 
потопить все политические и гражданские свободы в преуспевании материальном), 
толкают на стезю содержанок женщин, прежде зарабатывавших на хлеб позированием 
в 
мастерских. Они превращаются в дам полусвета, кокоток, лореток, они дорого 
стоят 
всем этим бульварным денди и модникам; им не надо теперь бегать по урокам, они 
живут иначе. Натурщики-мужчины поколения Дюбосков или Тома Урсов, достигнув 
преклонного возраста, тоже один за другим уходят на покой; никто или почти 
никто