на душе, и казалось, что бессмертна красота, бессмертно великое искусство и нет 
ему конца.
 …Павловой нет, нет ее искусства. Но влияние ее осталось. Павлова будет мечтою 
многих поколений, мечтою о красоте, о радости движения, о прелести 
одухотворенного танца…»




 ЕКАТЕРИНА ГЕЛЬЦЕР



 I. Артистическая семья


 Искусство — это красота, а красота разлита во всем мире…

    В. Тихомиров

 В середине шестидесятых годов прошлого века в старом московском доме, 
принадлежавшем некогда Голицыну, торжественно открылся Артистический кружок. 
Высокие окна гостиных, находящихся в бельэтаже, выходили па Большую Дмитровку с 
одной етороаы, на Театральную площадь — с другой; из окон самого вместительного 
зала был виден Охотный ряд. Когда устроители общества снимали это помещение под 
кружок, надеялись, что расположение дома в центре, близость Большого и Малого 
театров, университета, Благородного собрания позволит артистам, писателям, 
художникам, музыкантам постоянно видеться. Московская интеллигенция давно 
поговаривала о необходимости иметь нечто вроде клуба.
 Почти каждый вечер в доме на Дмитровке звучала музыка или разыгрывались пьесы, 
обсуждались новые стихи. Кто-то выставлял свои картины, кто-то читал лекции.
 Чтобы обойти монополию Императорских театров, запрещавшую частные публичные 
спектакли в Петербурге и Москве, представления Артистического кружка назывались 
«семейно-драматическими вечерами». Позже удалось добиться необходимого 
разрешения. Свое искусство показывали здесь Стрепетова, Рыбаков, Писарев, Пров 
Садовский; младшее поколение — Михаил Провович Садовский, Ольга Осиповна 
Садовская, Владимир Александрович Макшеев.
 В осенние вечера, когда улицы Москвы казались совсем черными от тоскливого, 
идущего целый день дождя и грязных булыжных мостовых, в уютной белой гостиной 
Артистического кружка, за круглым столиком, случалось, вели неторопливую беседу 
Петр Ильич Чайковский и Александр Николаевич Островский, Василий Федорович 
Гельцер, Михаил Провович Садовский. Гельцер, где бы он ни появлялся, всюду 
привлекал внимание своей наружностью: гладко выбритое, красивое лицо, стройная 
фигура, изящество и своеобразие, сквозившие в походке, жестах, выдавали в нем 
танцовщика. Большие глаза светились умом.
 Старшим среди четырех был Островский. Его хорошо знала вся Москва. По поводу 
пьесы «Свои люди — сочтемся», первоначально названной «Банкрот», В.Ф. Одоевский 
писал в одном из писем: «Я считаю на Руси три трагедии: „Недоросль“, „Горе от 
ума“, „Ревизор“. На „Банкроте“ я ставлю нумер четвертый».
 Михаил Провович Садовский, сын известнейшего артиста Малого театра, человек по 
природе мягкий, добрый и вне сцены удивительно застенчивый, казался не знавшим 
его людям сухим и гордым. Но с друзьями был всегда сердечным и открытым.
 Гельцера и Садовского связывала глубокая и крепкая взаимная симпатия. Оба 
выросли в обстановке страстных споров о русском театре, оба с детских лет были 
приучены видеть в труде цель жизни. А широта интересов, рожденная постоянным 
стремлением к самообразованию, воспитала в них уважение к чужому мнению и 
умение горячо отстаивать свои принципы. Имело значение и то, что у них было не 
только одно начальство — контора Императорских театров, но и один зритель — 
спектакли Малого театра нередко шли в помещении Большого.
 Если Михаилу Прововичу предстояло играть какую-нибудь роль, где герой должен 
быть ловким, пластичным, безукоризненно элегантным, он приходил к Гельцеру и 
просил показать этого «молодца». Присаживался в уголочке дивана и смотрел на 
Василия Федоровича со стороны. И оба с увлечением искали пластику образа… 
Вспоминая знакомых, которые могут быть похожи на героя, Василий Федорович 
начинал подбирать ему походку — ходил медленно, быстро останавливался, принимал 
разные позы, по-разному брал со стола одну и ту же вещь…
 Доводилось и Василию Федоровичу наблюдать за Садовским, как тот вживается в 
персонаж какой-нибудь пьесы, и сравнивать, а как он сам сыграл бы эту роль. 
Садовский был уверен, что главное — постичь основную мысль, общую идею пьесы и 
существо сценического образа. Учиться приходится всю жизнь. И лучше у 
гениальных актеров, например у Щепкина.
 Кто же не знал в те времена имя Михаила Семеновича Щепкина! Попав в 1822 году 
после скитаний по провинции в бывшую российскую столицу, Михаил Семенович нашел 
здесь широкий круг прогрессивно мыслящей интеллигенции. Он быстро сблизился с 
учеными, писателями, художниками, критиками. Когда в 1853 году Москва отмечала 
тридцатилетие сценической деятельности любимого актера, на торжественный обед в 
честь Михаила Семеновича съехалась уйма народу. Его приветствовали бурно, 
восторженно. Он же скромно подчеркнул, что все, что москвичи находят в нем 
достойным какой-либо похвалы, принадлежит Москве, тому высокоинтеллигентному 
обществу, которым Москва всегда отличалась. Не будучи студентом университета,