Они весьма невнимательно отнеслись к Ветхому завету, где сказано, что нужно 
искать «сильную жену». И моралисты, и сатирики в конечном счете сошлись на том, 
чтобы сделать из женщины служанку.
 Пессимизм этого клирика, похоже, роднит философию «Пятнадцати радостей» с 
философией баснописца, выразившегося: «Они слишком зелены…» Так или иначе, но 
супружеское благочестие «Парижского домовода» отвечает ему по всем пунктам, но 
не является его абсолютным опровержением. «Домовод», овдовев и недавно вновь 
женившись, хотел быть советником и своей молодой жены, и своей будущей вдовы, 
обратить ее внимание на те качества, за которые ей был бы благодарен любой муж, 
передать ей практические рецепты содержания дома в хорошем состоянии. Он 
рассказал и об искусстве обучения соколов, и о том, как надо бороться с крысами 
и мухами, и о том, как управлять челядью, не забыл изложить и основные принципы 
здоровой семейной экономики, а о супружеском счастье упомянул лишь между строк. 
Хотя надо сказать, что, будучи счастливым супругом, автор предпринимает меры 
предосторожности, дабы таковым и оставаться. Ярый патерналист, причем начисто 
лишенный женоненавистничества, этот добрый буржуа смешал воедино настоящее и 
будущее и вывел на сцену, не отделяя одно от другого, возможное и идеальное. 
Тональность его рассказа выдает человека спокойного и довольного своей судьбой. 
Он человек глубоко порядочный, хотя и не лишенный фатовства.
 «Насколько я припоминаю, все, что вы делали с самого дня нашей свадьбы и до 
настоящего дня, было благим и для меня приятным… Мне в удовольствие смотреть, 
как вы ухаживаете за розами, за фиалками, как вы делаете из цветов венки, как 
вы танцуете и поете».
 Клирик писал не столько для того, чтобы действительно предостеречь людей от 
вступления в брак, сколько для того, чтобы посмешить других клириков. А буржуа 
писал, чтобы просветить свою жену и одновременно продемонстрировать свою 
ученость. Он желал предстать в глазах своих читателей хорошим домоводом и 
одновременно показать, какой он проницательный психолог. Перечисляя заботы, 
которые человек его ранга вправе ожидать от жены, он, по существу, воздвигал 
свой собственный пьедестал. Супружеское счастье — это его стихия и его образ 
жизни. Но это царящее в его зажиточном буржуазном доме счастье помимо 
материального достатка и крепкого эгоизма включает еще один весьма важный 
элемент — его жену, являющуюся его верной служанкой, внимательной и 
ненавязчивой, трудолюбивой и скромной.
 «Мужчинам — труды и старания вне дома. Мужья должны заниматься многими делами, 
ходить туда-сюда в дождь и снег, в град и ветер: то его вымочит, то его высушит,
 то он вспотеет, то промерзнет, то промочит ноги, то не поест, то не выспится, 
то не найдет подходящего пристанища.
 Но от всего этого он не расстраивается, потому что его укрепляет надежда на 
заботы, которыми его окружит жена, когда он вернется домой, укрепляют мысли о 
покое, радостях и удовольствиях, которые она ему доставит, какие сама, а о 
каких распорядится: разует перед горячим камином, вымоет ноги, обует в свежие 
туфли, хорошо накормит, хорошо напоит, хорошо услужит, хорошо уложит в белых 
простынях, накроет тело и голову, положит сверху теплые меха и усладит другими 
радостями и забавами, приватностями, любовью и тайнами, о коих умолчу. А 
назавтра — чистое белье и новые одежды».
 В том, что касается комфорта, никто из авторов не делает сколько-нибудь 
заметного различия между тем, что мужчина ждет от супруги, от служанки или от 
любовницы. Какое имеет значение, кто зажжет огонь и постирает белье; суть в том,
 чтобы тебя хорошо «обслужили», как истинного господина. А какова же роль брака 
в забавах и «приватностях»?
 Согласие ведет к наслаждениям, ночь требует чистого белья, ванна 
подготавливает к любви. Все умещается в этом мужском восприятии вещей, где 
славная трапеза выглядит одновременно и подготовкой, и итогом. После ночи любви 
молодая любовница, про которую рассказывает тот же «Парижский домовод», не 
одобряя, однако, ее поведения, подает своему любовнику чистое белье и красивые 
свежие туфли. Если предлагают ванну — это свидетельство страсти, а в натирании 
спины гигиена сочетается с эротизмом. Ублажение плоти является элементом 
любовной литургии, а любовные удовольствия дополняют общую картину жизнелюбия. 
Карл Орлеанский так представлял себе спокойное счастье человека перед любовным 
свиданием:



   «Обед иль лодка, ужин или ванна».



 И эту странную строку он сделал рефреном не менее странного рондо про 
куртуазную любовь.



   Кому услада высшая желанна,
   Кого божественный прельщает хмель,
   Пусть будет насыщаться неустанно
   Речами дам, вкушающих форель.  [75]