использует свое перо, дабы сделать вид, не питая никаких иллюзий, что Фремен — 
его секретарь.



   И сей завет да не осудят!
   Его я девкам завещал,
   Хорош ли, нет ли, — будь что будет, -
   За что купил, за то продал.
   Притом не я, Фремен писал, -
   Беспутнейший писец на свете,
   И будь он проклят, коль наврал:
   Ведь за слугу сеньор в ответе  [214]  .



 Не диктовал ли он свои 2023 стиха «Большого завещания», уже лежа в постели? 
Это вполне допустимо. Если прислушаться к тому, что говорит ученая братия, то 
вряд ли можно поверить в помутнение рассудка, послушного перу писца. «Большое 
завещание» — произведение человека, который прекрасно владел ресурсами своего 
ума, который сохранил копию «Малого завещания» 1456 года и который подвел итог 
своим счетам с обществом, с властями, с друзьями.
 Его болезнь — это уединение, конец его любовных приключений. О чем он и 
говорит, не красуясь:



   Да, я любил, молва не врет,
   Горел и вновь готов гореть.
   Но в сердце мрак, и пуст живот -
   Он не наполнен и на треть, -
   На девок ли теперь смотреть?  [215]  



 Впрочем, в своем окончательном виде «Большое завещание», возможно, состоит из 
стихов, сложенных зимой 1461/62 годов затворником из Сен-Бенуа-ле-Бетурне. Мы 
не знаем позднейших переделок; некоторые комментаторы склонны полагать, что 
следует отнести к 1463-му и последующим годам всю первую часть произведения — 
приблизительно 728 стихов.
 Как бы то ни было, Вийон постоянен в своих вымыслах и доверяет писцу Фремену 
трижды переписать «Большое завещание», что и подтверждается в описаниях 
нищенского существования старого изгнанника. Смерть Вийона — смерть 
литературная, если даже человек Вийон и побит изрядно жизнью. Фремен дремлет, и 
тут уже ничего не поделаешь. И вот кончается исповедь, и начинается завещание в 
собственном смысле слова. Поэт говорит теперь о своей мести прямо. Пусть поймет,
 кто сможет. Время памфлетов — против епископа Орлеанского прежде всего — 
прошло: отныне Вийон будет завещать свои дары.



   Пора, однако, приступать.
   Еще лишь слово, но не боле:
   Фремен, когда не лег он спать,
   Запишет всех, кто недоволен;
   Никто не будет обездолен,
   А коль гарантия нужна,
   Пусть обеспеченьем сей воли
   Послужит Франции казна!
   Фремен, тебя с трудом я вижу
   И чувствую — мой близок час.
   Возьми перо и сядь поближе,
   Дабы никто не слышал нас.
   Все, что диктую, без прикрас
   Пиши, — мне жить осталось мало!
   Я говорю в последний раз
   Для вас, друзья. И вот — начало…  [216]  



 Не стоит говорить, что писец, который спит, не может переписывать приказы и 
что ирония пронизывает строфу: «Большое завещание» — это указ, как те, что 
читают во время проповеди по воскресеньям во всех приходах Франции. Слабеющее 
сердце также включено в мизансцену: это завещание in articule mortis  [217] . 
Поэт идет до конца вымысла.
 Строфы, сложенные в конце 1461 года, — часто переделка «Малого завещания» 1456 
года. Вийон острит по поводу и тех и этих, подхватывает свои находки. Он 
яростен, но прежде всего он развлекается. Болен ли, нет ли, Вийон организует 
свой литературный выход. И небеспричинно включает он в новое произведение 
антологию своей продукции за истекшие годы. Приуроченные к определенному случаю