бы конского помету и всякой дряни.



Царь-девица

В некотором царстве, в некотором государстве был купец; жена у него померла, 
остался один сын Иван. К этому сыну приставил он дядьку, а сам через некоторое 
время женился на другой жене, и как Иван, купеческий сын, был уже на возрасте и 
больно хорош собою, то мачеха и влюбилась в него.
Однажды Иван, купеческий сын, отправился на плотике по морю охотничать с 
дядькою; вдруг увидели они, что плывут к ним тридцать кораблей. На тех кораблях 
была царь-девица с тридцатью другими девицами, своими назваными сестрицами. 
Когда плотик сплылся с кораблями, тотчас все тридцать кораблей стали на якорях. 
Ивана, купеческого сына, вместе с дядькою позвали на самый лучший корабль; там 
их встретила царь-девица с тридцатью девицами, назваными сестрицами, и сказала 
Ивану, купеческому сыну, что она его крепко полюбила и приехала с ним 
повидаться.
Тут они и обручились.
Царь-девица наказала Ивану, купеческому сыну, чтобы завтра в то же самое время 
приезжал он на это место, распростилась с ним и отплыла в сторону. А Иван, 
купеческий сын, воротился домой, поужинал и лег спать. Мачеха завела его дядьку 
в свою комнату, напоила пьяным и стала спрашивать: не было ли у них чего на 
охоте? Дядька ей все рассказал. Она, выслушав, дала ему булавку и сказала:
– Завтра, как станут подплывать к вам корабли, воткни эту булавку в одежу Ивана,
 купеческого сына.
Дядька обещался исполнить приказ.
Поутру встал Иван, купеческий сын, и отправился на охоту. Как скоро увидал 
дядька плывущие вдали корабли, тотчас взял и воткнул в его одежу булавочку.
– Ах, как я спать хочу! – сказал купеческий сын. – Послушай, дядька, я покуда 
лягу да сосну, а как подплывут корабли, в то время, пожалуйста, разбуди меня.
– Хорошо! Отчего не разбудить?
Вот приплыли корабли и остановились на якорях; царь-девица послала за Иваном, 
купеческим сыном, чтоб скорее к ней пожаловал; но он крепко-крепко спал. Начали 
его будить, тревожить, толкать, но что ни делали – не могли разбудить; так и 
оставили.
Царь-девица наказала дядьке, чтобы Иван, купеческий сын, завтра опять сюда же 
приезжал, и велела подымать якоря и паруса ставить. Только отплыли корабли, 
дядька выдернул булавочку, и Иван, купеческий сын, проснулся, вскочил и стал 
кричать, чтоб царь-девица назад воротилась. Нет, уж она далеко, не слышит.
Приехал он домой печальный, кручинный.
Мачеха привела дядьку в свою комнату, напоила допьяна, повыспросила все, что 
было, и приказала завтра опять воткнуть булавочку.
На другой день, Иван, купеческий сын, поехал на охоту, опять проспал все время 
и не видал царь-девицы; наказала она побывать ему еще один раз.
На третий день собрался он с дядькою на охоту; стали подъезжать к старому 
месту; увидали – корабли вдали плывут, дядька тотчас воткнул булавочку, и Иван, 
купеческий сын, заснул крепким сном. Корабли приплыли, остановились на якорях; 
царь-девица послала за своим нареченным женихом, чтобы к ней на корабль 
пожаловал. Начали его будить всячески, но что ни делали – не могли разбудить.
Царь-девица уведала хитрости мачехины, измену дядькину и написала к Ивану, 
купеческому сыну, чтобы он дядьке голову отрубил, и если любит свою невесту, то 
искал бы ее за тридевять земель, в тридесятом царстве.
Только распустили корабли паруса и поплыли в широкое море, дядька выдернул из 
одежи Ивана, купеческого сына, булавочку, и он проснулся, начал громко кричать 
да звать царь-девицу; но она была далеко и ничего не слыхала.
Дядька подал ему письмо от царь-девицы; Иван, купеческий сын, прочитал его, 
выхватил свою саблю острую и срубил злому дядьке голову, а сам пристал поскорее 
к берегу, пошел домой, распрощался с отцом и отправился в путь-дорогу искать 
тридесятое царство.
Шел он куда глаза глядят, долго ли, коротко ли, – скоро сказка сказывается, да 
не скоро дело делается, – приходит к избушке; стоит в чистом поле избушка, на 
куричьих голяшках повертывается. Взошел в избушку, а там баба-яга костяная нога.

– Фу-фу! – говорит. – Русского духу слыхом было не слыхать, видом не видать; а 
ныне сам пришел. Волей али неволей, добрый молодец?
– Сколько волею, а вдвое неволею! Не знаешь ли, баба-яга, тридесятого царства?
– Нет, не ведаю! – сказала яга и велела ему идти к своей середней сестре: та не 
знает ли?
Иван, купеческий сын, поблагодарил ее и отправился дальше; шел, шел, близко ли, 
далеко ли, долго ли, коротко ли, приходит к такой же избушке, взошел – и тут 
баба-яга.
– Фу-фу! – говорит. – Русского духу слыхом было не слыхать, видом не видать, а 
ныне сам пришел. Волей али неволей, добрый молодец?
– Сколько волею, а вдвое неволею! Не знаешь ли, где тридесятое царство?
– Нет, не знаю! – отвечала яга и велела ему зайти к своей младшей сестре: та, 
может, и знает. – Коли она на тебя рассердится да захочет съесть тебя, ты 
возьми у ней три трубы и попроси поиграть на них: в первую трубу негромко играй,
 в другую погромче, а в третью еще громче.
Иван, купеческий сын, поблагодарил ягу и отправился дальше.