"Хватит тут кричать и ругаться,  --  сказал послушник.  --  Иди назад к
броду и поблагодари кузнеца, иначе тебе не поздоровится".
   Фермер  вынужден был ехать назад. Я вел лошадь, хотя меня, естественно,
никто не видел, а послушник Хью шел рядом. Длинные полы его платья сбивали
сверкающую  росу, а удочка торчала вперед, словно копье. Когда мы достигли
брода  -- а было еще пять часов утра, и под густыми дубами стоял туман, --
фермер   просто   наотрез   отказался  говорить  "спасибо".  Он  пригрозил
пожаловаться настоятелю монастыря, что Хью хочет заставить его поклоняться
языческим  богам. Тут уж послушник не выдержал. Крикнув: "А ну слазь!", он
схватил  фермера  за жирную ногу, сбросил его прямо на землю, и прежде чем
тот  смог подняться, с такой силой тряхнул его за загривок, как крысу, что
фермер наконец прохрипел: "Спасибо тебе, Вейланд-кузнец".
   -- А Виланд все это видел? -- спросил Дан.
   -- О да, и когда фермер глухо шлепнулся оземь, Виланд издал свой старый
боевой клич. Он был доволен. Затем Хью повернулся к Виланду и сказал: "Эй,
Кузнец Богов,  мне стыдно за этого грубияна,  но я  благодарю тебя за все,
что ты по доброте своей сделал для него и  для других людей,  и желаю тебе
добра".  Потом он  взял свою удочку --  сейчас она  еще  более походила на
длинное копье -- и зашагал прочь.
   -- А что же бедняга Виланд? -- спросила Юна.
   -- Он засмеялся и закричал от радости, потому что наконец стал свободен
и  мог  уйти. Но он был честный Древнец. Он сам зарабатывал себе на хлеб и
хотел,  прежде  чем уйти, отплатить добром за добро. "Я сделаю этому юноше
подарок,  --  сказал Виланд. -- Подарок, который будет служить ему во всех
уголках света, да и Старой Англии он послужит. Раздуй-ка мне мехи, дружок,
пока я подыщу подходящий кусок железа. Последний раз беру я в руки молот".
   И он выковал меч --  темного металла, изгибающийся и переливающийся как
волна, а я все раздувал мехи, пока Виланд работал. Клянусь Дубом, Ясенем и
Терновником,  это был действительно,  скажу я вам, Кузнец Богов. Дважды он
охлаждал меч в  бегущей воде,  а в третий раз охладил его в вечерней росе.
Он положил его под луной и запел над ним руны, древние заклинания, а потом
нанес пророческие руны-надписи на  сам клинок.  "Это,  --  сказал он  мне,
вытирая пот со лба,  --  лучший меч, который когда-либо делал Виланд. Даже
его владелец никогда не узнает, насколько он хорош. Идем в монастырь".
   Мы проникли в общую спальню,  где почивали монахи,  и нашли Хью. Виланд
вложил ему в руку меч,  и юноша,  не просыпаясь,  крепко сжал его рукоять.
Затем Виланд пошел в церковь при монастыре -- войти вглубь он не осмелился
и  остановился  на  пороге  --   и  швырнул  на  пол  все  свои  кузнечные
принадлежности:  молот, щипцы, рашпиль, -- чтобы показать, что он покончил
с  делом навсегда.  Грохот раздался такой,  будто упали рыцарские доспехи.
Сразу  же  сбежались сонные  монахи,  решившие,  что  на  монастырь напали
французы.  Первым  примчался Хью,  размахивая боевым  мечом  и  выкрикивая
саксонские боевые кличи.  Увидев кузнечные инструменты,  все  были сбиты с
толку и  ничего не  могли понять,  пока  послушник не  попросил разрешения
говорить и не рассказал всем,  как он поступил с фермером,  что он пожелал
Вейланду-кузнецу и как потом он нашел на своей кровати замечательный меч с
древними рунами.
   Сначала аббат  покачал головой,  но  потом  рассмеялся и  сказал нашему
послушнику:  "Сын мой Хью,  я  и сам знал,  без всяких знаков от языческих
богов, что ты никогда не станешь монахом. Бери свой меч, и храни свой меч,
и  не  расставайся со  своим мечом,  и  будь так же  добр,  как ты силен и
внимателен к людям.  А инструмент Виланда мы повесим перед алтарем, потому
что,  кем бы этот Кузнец Богов ни был в прошлом,  мы знаем,  что он честно
зарабатывал свой  хлеб  и  тем  приносил  нам  пользу".  Потом  все  снова
отправились спать,  все, кроме Хью; юноша сидел во дворе, играя с мечом. У
выхода мы с Виландом расстались.  "Прощай,  -- сказал он. -- Ты остался по
праву.  Ты видел,  как я пришел в Англию,  теперь ты видишь,  как я ухожу.
Прощай же!"
   И он побрел вниз,  туда,  где начинается большой лес,  --  это место вы
называете лесной опушкой.  Именно там  он  когда-то  высадился.  Некоторое
время было слышно,  как он пробирается сквозь густые заросли к  Хосбриджу,
затем все стихло. Он ушел. Вот так это случилось. Я сам все видел.
   Дети надолго затаили дыхание.
   -- А что стало с послушником Хью? -- спросила Юна.
   -- А с мечом? -- спросил Дан.
   Пак осмотрел лужайку; она лежала в тени холма Пука, в покое и прохладе.
Где-то  рядом  пронзительно  кричал  коростель,  а  в ручье начали прыгать
маленькие  форельки. Из ольшаника, нервно махая крыльями, прилетел большой
белый  мотылек  и  стал кружить над головами детей, а над ручьем появилась
легкая дымка тумана.
   -- Вам это действительно интересно? -- спросил Пак.
   -- Да, да! -- дружно крикнули дети. -- Ужасно интересно.
   -- Очень хорошо.  Я  обещал вам,  что  вы  увидите то,  что увидите,  и
услышите то, что услышите, хотя это и произошло три тысячи лет назад, но в
данный момент мне кажется,  что, если вы сейчас же не вернетесь домой, вас
начнут искать. Я провожу вас до ворот.
   -- Ты еще придешь сюда, когда мы будем здесь? -- спросили дети.
   -- Конечно,  ну конечно,  --  ответил Пак.  --  Я, видите ли, уже бывал
здесь раньше. Пожалуйста, подождите минутку.
   Он дал им каждому по три листа -- Дуба, Ясеня и Терновника.