Затем пришли вести,  что Максим разбил и  отправил на смерть императора
Галлии Грациана.  Я  снова попросил о  помощи,  решив,  что теперь Максиму
бояться нечего. Он отвечал: "Узнай, что я наконец свел счеты с этим щенком
Грацианом.  Ему можно было бы подарить жизнь, но он слишком уж запутался и
совсем  потерял  голову,  а  это  самое  плохое,  что  может  случиться  с
императором.  Передай своему отцу,  что  я  согласен ехать только на  двух
мулах,  не буду претендовать на Рим и если Феодосий не сочтет своим долгом
меня уничтожить, я останусь императором Галлии и Британии и тогда вы, дети
мои,  получите столько воинов,  сколько вам нужно.  Сейчас же  я  не  могу
послать ни одного..."
   Максим не любил Феодосия,  императора Рима.  Это была его судьба, и это
была его погибель. А Феодосий, насколько я знаю, был хорошим человеком.
   Парнезий на мгновение замолчал, потом продолжал:
   -- Я ответил Максиму, что, хотя на Стене сейчас царит мир, я чувствовал
бы себя спокойнее,  имея побольше воинов и катапульт.  В ответ он написал:
"Вы должны пожить еще немного в  тени моих побед,  пока я  не  увижу,  что
намеревается делать  Феодосий.  Он  может  приветствовать меня  как  брата
императора, но может и готовить против меня армию. В любом случае сейчас я
не могу прислать ни одного человека".
   -- Он вечно повторял одно и то же! -- воскликнула Юна.
   --  И это было правдой. Потому он и не приносил нам извинения за отказ.
Как  он  и  предсказывал,  благодаря  его  победам  у  нас на Стене царило
спокойствие  еще  очень  долго.  Пикты  жирели  не  меньше,  чем  их овцы,
пасущиеся  на  вереске,  а  все  мои  солдаты до единого научились отлично
обращаться  с  оружием.  Да,  Стена  выглядела  мощной.  Но  я, я-то знал,
насколько  мы слабы. Я знал, что если даже ложный слух о поражении Максима
доползет  до Крылатых Шлемов, они могут взяться за нас всерьез, и тогда...
тогда  Стена  должна  пасть.  О  пиктах я не думал, но за эти годы я лучше
узнал силу Крылатых Шлемов. Их число росло с каждым днем, у меня же солдат
оставалось  столько,  сколько и было. Из самой Британии Максим тоже забрал
гарнизоны,  так  что  я  чувствовал  себя  человеком,  который стоит перед
разломанным  забором  и  гнилой  палкой  должен  отогнать мчащихся на него
быков.
   Так,  друзья мои,  мы и жили на Стене,  ожидая,  ожидая, ожидая помощи,
которую Максим так и не прислал.
   Вскоре  он  сообщил,  что  собирает  армию  против  Феодосия. Он писал:
"Передай отцу, что судьба приказывает мне ехать на трех мулах сразу или же
быть разорванным ими на куски. Я рассчитываю покончить с Феодосием за один
год,  раз  и  навсегда.  Тогда  ты,  Парнезий, будешь править Британией, а
Пертинакс,  если пожелает, Галлией. Я бы очень хотел, чтобы вы сейчас были
со  мной  и  помогли бы формировать вспомогательные войска. И молю вас, не
верьте   ни  единому  слову  о  моей  болезни.  Мое  старое  тело  немного
расклеилось, но я вылечу его тем, что скоро въеду в Рим".
   Пертинакс сказал:  "С Максимом покончено.  Он пишет как человек,  давно
потерявший всякую надежду.  Я  тоже давно потерял всякую надежду и поэтому
могу понять его. А что он прибавляет в конце письма?"
   "Скажи Пертинаксу,  что я повидал его дядю,  ныне умершего, дуумвира из
Дивии,  и он вполне честно отчитался за все деньги матери Пертинакса. А ее
я  отправил с  надлежащим для  матери героя  эскортом в  Никею [*52],  где
климат помягче".
   "Вот тебе доказательство,  --  сказал Пертинакс.  --  От  Никеи по морю
недалеко до Рима. В случае войны там можно легко сесть на корабль и бежать
в Рим.  Да,  видно Максим предвидит свою смерть и спешит исполнить одно за
другим обещания. Но я рад, что он повидался с моим дядей".
   "Ты думаешь, что все так плохо?" -- спросил я.
   "Я думаю то, что есть. Богам надоела игра, которую мы ведем против них.
Феодосий уничтожит Максима. С ним кончено".
   "Ты ему так и напишешь?" -- спросил я.
   "Сейчас увидишь,  что я  напишу,  --  ответил он,  взял перо и  написал
письмо,  веселое, как солнечный день, нежное, как письмо женщины, и полное
шуток.  Читая эти  строки у  него  через плечо,  я  даже было успокоился и
утешился,  но  потом  я  увидел  его  лицо!..  --  Теперь,  --  сказал он,
запечатывая письмо, -- мы с тобой, брат мой, просто двое мертвецов. Пойдем
в Храм".
   Мы  помолились богу Митре,  так  же  как  и  много раз прежде.  С  того
мгновения  до  следующей  зимы  мы  жили  в  окружении дурных  слухов,  не
исчезавших ни на один день.
   Однажды утром мы поехали на восточный берег и  там нашли полузамерзшего
светловолосого мужчину,  привязанного  к  выломанным  из  корабля  доскам.
Перевернув его на  спину,  мы  по  пряжке на ремне определили,  что он был
готом [*53] из восточного легиона. Вдруг он открыл глаза и воскликнул: "Он
мертв!  Я вез письма,  но Крылатые Шлемы потопили корабль". Произнеся это,
он умер на наших руках.
   Мы  не  спрашивали, кого он имел в виду. Мы знали! Несмотря на хлесткий
ветер  со  снегом,  мы  со  всех ног бросились к центральной башне. Гунно,
надеясь  увидеть  там  Алло. Он ждал нас у конюшен и по нашим лицам понял,
что мы уже все знаем.
   "Это произошло в палатке на берегу моря,  --  начал он,  запинаясь.  --
Феодосий приказал обезглавить Максима.  Он послал вам письмо, написанное в
ожидании смерти,  но  Крылатые Шлемы  напали на  корабль и  захватили его.