растет пальма-пальмира. Она наверху, на этой пальме, й попугай у нее.
— Да,— говорят они.— Не иначе, как это она.
Пошли они, посмотрели — она самая это и есть. Глядят на пальму — уж очень 
высокая вытянулась. Как им ее оттуда достать? Начали ее звать:
— Спустись, дочка, спустись. Не будем мы его женить на тебе.
Так они ей говорили, чтобы ее вниз сманить. А она не спускается. И так ее и сяк 
уговаривали, она все не сходит. Заплакали родители, запричитали:


Из грязи слепила ты пальму-пальмиру
И взобралась на нее, доченька наша.
Слезь, доченька наша, слезь к нам.


А она в ответ:


Матушка, батюшка, зачем вы плачете?
Я буду здесь, и душа здесь покинет меня.
Иди домой, батюшка, оба идите домой.


Так они и вернулись ни с чем. Тогда пришли жены братьев и тоже принялись 
плакать:


Пальма, о пальма, спусти-ка ты девушку:
Свадьбу брата с сестрой пора нам справлять.


Ничего не ответила девушка и не спустилась, а дерево еще выше выросло. Где уж 
им было взобраться и стащить ее вниз? Надоело им, и они вернулись домой. Потом 
стали ходить все по очереди, один за другим, пробовали ее уговаривать, а она 
все не спускается. Тут они разозлились и стали звать бурю с дождем. И впрямь 
налетела буря с дождем: и ветер дул и дождем секло. Промокла девушка вся 
насквозь, и стало ей холодно; а ветер, говорят, дует вовсю — пальма ходуном 
ходит.
— Ой-ой-ой! — говорит девушка.— Нельзя мне тут оставаться. Спускаться надо.
Тут, говорят, ветром пальму согнуло до самой земли, а потом она опять 
выпрямилась. Так вот, как пригнуло ее ветром вниз, девушка взяла попугая и на 
землю сошла.
А домашние ее уже всем сказали в деревне:
— Придет наша младшая, так вы ей не отворяйте и в дом ее не пускайте. Если 
пустите, мы вашу дочь заберем — нашему сыну в жены.
И сами они дома закрылись, а младшему сыну, что цветок посадил, так сказали:
— Поди засвети свет под коровьим навесом. Дров возьми вдоволь да нажги побольше 
горячих углей. Поставь там кровать и ложись. Она сама туда придет и с тобой 
рядом ляжет — вот и станет твоей женой.
Парень и вправду все сделал, как ему было сказано. Ну вот, говорят, девушка 
застыла совсем и пришла в деревню. Просится в один дом, в другой, а никто ей не 
отворяет. Пришлось ей домой идти. «Откройте мне»,— просит, да только и вправду 
они ее не пустили.
Пошла она к коровьему навесу, где брат ее лег. Согрелась, отошла малость и 
говорит:
— Его я боялась, от него убежала, а теперь, выходит, к нему и пришла. Будь что 
будет, не стану я жить в этом мире. Видно, я всех прогневила — никто меня и в 
дом пустить не захотел. Видеть никого не могу.
Вот отогрелась она, отошла и села на кровать рядом с братом. А у него на поясе 
было нахарни. Отвязала она его, легла да горло себе и перерезала. Тут и умерла.
Как пошла по телу последняя дрожь, брат проснулся. Видит: кровь ручьем льет.
— Ох,— говорит.— Она руки на себя наложила, зарезалась этим нахарни. Затем она 
его у меня и отвязала.
Стал он думать и думать, кто его знает, о чем он там думал, только взял и сам 
горло себе перерезал тем же нахарни и умер.
Как утро настало, домашние видят: оба лежат на одной кровати и оба мертвые. Что 
им тут делать? Пошли народ созывать по деревне.
— Пойдемте,— говорят,— с нами. Надо дрова нести1.
Народ говорит:
— Ой-ой-ой! Вчера все у них были здоровы. Кто это, знать бы? С кем беда 
приключилась? Верно, с их дочкой.
Собрался народ и видит: лежат двое мертвых — брат и сестра. Смотрят, кровь, что 
у них вытекла, не смешалась — потекла в разные стороны.
— Мы хотели женить брата на сестре,— говорят,— а Чандо такого не любит. 
Гляньте-ка, кровь в одну канаву стекла, а нигде не смешалась — так и идет двумя 
ручейками. И дым2 тоже, смотрите, двумя столбами идет, не мешается.
Отсюда и видно, что нельзя брата женить на сестре. С тех пор никто братьев на 
сестрах не женит. Вот и все. Конец сказке.