стигла городских ворот, и тогда она произнесла слова, которых я не по-
нял, и замки попадали, и ворота распахнулись. И моя жена вышла, и я пос-
ледовал за ней (а она этого не замечала); и, дойдя до свалок, она подош-
ла к плетню, за которым была хижина, построенная из кирпича, а в  хижине
была дверь. И моя жена вошла туда, а я влез на крышу хижины и  посмотрел
сверху - и вдруг вижу: дочь моего дяди подошла к черному рабу, у которо-
го одна губа была как одеяло, другая - как башмак, и губы его  подбирали
песок на камнях. И он был болен проказой и лежал на обрезках  тростника,
одетый в дырявые лохмотья и рваные тряпки. И моя жена  поцеловала  перед
ним землю, и раб поднял голову и сказал: "Горе тебе, чего ты до сих  пор
сидела? У нас были наши родные - черные - и пили вино, и каждый ушел  со
своей женщиной, а я не согласился пить из-за тебя".
   "О господин мой, о мой возлюбленный, о прохлада моих глаз, - отвечала
она, - разве не знаешь ты, что я замужем за сыном моего дяди и мне  отв-
ратителен его вид и ненавистно общение с ним! И если бы я не боялась  за
тебя, я не дала бы взойти солнцу, как его город лежал бы  в  развалинах,
где кричат совы и вороны и ютятся лисицы и волки, и камни его я перенес-
ла бы за гору Каф" [18].
   "Ты лжешь, проклятая! - воскликнул раб. - Клянусь доблестью черных (а
не думай, что наше мужество подобно мужеству белых), если ты еще раз за-
сидишься дома до такого времени, я с того дня перестану дружить с  тобой
и не накрою твоего тела своим телом. О проклятая, ты играешь с нами шут-
ки себе в удовольствие, о вонючая, о сука, о подлейшая из белых?"
   И когда я услышал его слова (а я смотрел и видел и слышал, что у  них
происходит), мир покрылся передо мною мраком, и я сам не знал, где я на-
хожусь. А дочь моего дяди стояла и плакала над рабом и  унижалась  перед
ним, говоря ему: "О любимый, о плод моего сердца, если ты на меня  разг-
неваешься, кто пожалеет меня? Если ты меня прогонишь, кто приютит  меня,
о любимый, о свет моего глаза?" И она плакала и умоляла раба, пока он не
простил ее, и тогда она обрадовалась и встала и сняла с  себя  платье  и
рубаху и сказала: "О господин мой, нет ли у тебя чего-нибудь,  что  твоя
служанка могла бы поесть?" И раб отвечал: "Открой чашку, в  ней  вареные
мышиные кости, - съешь их; а в том горшке ты найдешь остатки пива, - вы-
пей его". И она поднялась и попила и поела и вымыла руки и рот, а  потом
подошла и легла с рабом на тростниковые обрезки и,  обнажившись,  забра-
лась к нему под тряпки и лохмотья. И когда я увидел, что делает дочь мо-
его дяди, я перестал сознавать себя и, спустившись с крыши хижины, вошел
и взял меч, который принесла с собой дочь моего дяди, и обнажил его, на-
мереваясь убить их обоих. Я ударил сначала раба по шее  и  подумал,  что
порешил с ним..."
   И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.


   Восьмая ночь

   Когда же настала восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о  счаст-
ливый царь, что заколдованный юноша говорил царю: "Когда я ударил  раба,
чтобы отрубить ему голову, я не разрубил яремных вен,  а  рассек  горло,
кожу и мясо, но я думал, что убил его. Он испустил громкое  хрипение,  и
моя жена зашевелилась, а я повернул назад, поставил меч на место,  пошел
в город и, войдя во дворец, пролежал в постели до утра. И дочь моего дя-
ди пришла и разбудила меня; и вдруг я вижу - она обрезала волосы и наде-
ла одежды печали. И она сказала: "О сын моего дяди, не препятствуй мне в
том, что я делаю. До меня дошло, что моя матушка скончалась и  отец  мой
убит в священной войне, а из двух моих братьев один  умер  ужаленным,  а
другой свалился в пропасть, так что я имею право плакать и  печалиться".
И, услышав ее слова, я смолчал и потом ответил: "Делай, что тебе вздума-
ется, я не стану тебе прекословить". И она провела, печалясь и причитая,
целый год, от начала до конца, а через год сказала мне: "Я хочу  постро-
ить в твоем дворце гробницу вроде купола и уединиться там с моими  печа-
лями. И я назову ее "Дом печалей". - "Делай, как тебе вздумается", - от-
вечал я. И она устроила себе комнату для печали и выстроила посреди  нее
гробницу с куполом, вроде склепа, а потом она перенесла туда раба и  по-
селила его там, а он не приносил ей никакой пользы и только пил вино.  И
с того дня, как я его ранил, он не говорил, но был жив, так как срок его
жизни еще не кончился. И она стала каждый день ходить к нему утром и ве-
чером, и спускалась под купол и плакала и причитала над ним, и поила его
вином и отварами по утрам и по вечерам, и поступала  так  до  следующего
года, а я был терпелив с нею и не обращал на нее внимания. Но в какой-то
день я внезапно вошел к ней и увидел, что она плачет, говоря: "Почему ты
скрываешься от моего взора, о услада моего сердца? Поговори со мной, ду-
ша моя, о любимый, скажи мне что-нибудь! - И она произнесла такие стихи:
   Утрачу терпенье я в любви, коль забудете;
   И ум и душа моя не знают любви к другим.
   Возьмите мой прах и дух, куда ни поедете,
   И все остановитесь, предайте земле меня.
   И имя мое затем скажите, - ответит вам
   Стон долгий костей моих, услышавши голос ваш. -
   И потом продолжала, плача:
   День счастья - тот день, когда достигну я близости,