изгнанника.
Женщины, Харбстена и Шонка уже улеглись спать. Харка взял свою постель и от 
входа перенес ее в глубь палатки, к Унчиде и Уиноне. Взял праздничное платье 
сестры, которое она приготовила прошедшим утром, и тоже переложил его поближе к 
постели сестры.
— Харка перебирается к женщинам, — пробормотал Шонка.
Харка сделал вид, что не слышит этих слов. Слева, у входа, он разглядел постель,
 приготовленную для Татанки-Йотанки. Значит, жрец решил провести эту ночь не у 
Хавандшиты, а в семье Матотаупы. Справа от постели жреца лежало связанное 
вместе оружие Матотаупы. Тут же было и ружье, подаренное Рэдом.
Мальчик прищурил глаза. Он прислушивался и ждал. Ждал, как ждал весь этот день. 
Только теперь Харка ждал не того, что сделают другие, а ждал момента, когда 
можно будет действовать самому.
Час за часом прислушивался он к дыханию спящих. Первыми заснули Шонка у 
Харбстена. Потом пришел и улегся спать Татанка-Йотанка. Он тоже скоро заснул. 
Не засыпала только Унчида, которая лишилась сегодня сына. Ее глаза чуть 
поблескивали в темноте. Харка положил руку на ее лоб, и она повернулась к 
мальчику, положила свою холодную руку на его руку, и этим все было сказано.
Харка посмотрел на Уинону. Казалось, она спала, но ее дыхание не было дыханием 
спящей. Харка провел рукой по ее волосам, и девушка приоткрыла глаза, но не 
шевельнулась. Мальчик осторожно подтянул к себе праздничное платье сестры и 
стал надевать его. Нож, вложенный в ножны, висел у него на шнурке: он не снимал 
его вечером. Осторожно подтащил к себе ружье и снаряжение. Свернул меховое 
одеяло. Неслышно, совершенно неслышно поднялся, двинулся к выходу. Бросил 
последний взгляд в глубь типи и заметил, как Уинона натянула одеяло на голову. 
Дочь изгнанника и сестра убежавшего брата будет очень одинокой, очень…
Мальчик вышел из типи и пошел словно девочка, которая рано поднялась. Ему 
приходилось быть очень осторожным, чтобы не было заметно, что у него за плечами 
под накинутым одеялом ружье. И никто из дозорных не обратил на него внимания. 
Мальчик прошел в кусты к своему коню. Он нашел его там, где и предполагал. Конь 
выбрал местечко с густой травой. Харка быстро перерезал путы. Надо было 
спешить: слышались шаги кого-то из дозорных. Но, видно, тот не очень торопился, 
и, прежде чем он что-нибудь предпринял, Харка вскочил на коня и понесся по 
прерии на запад.
Еще мальчик услышал негромкий крик. Оглянулся. Но кустарники были уже далеко 
позади, и вот они уже совсем исчезли, пропали вдали. Местность была холмиста, и 
увидеть его издали уже было нельзя.
След отца, начало которого он заприметил ночью, был хорошо виден в наступающем 
рассвете. Мальчик торопил своего мустанга, нашептывал ему что-то на ухо, и 
животное неслось изо всех сил. Кроме коня Татанки-Йотанки, во всем стойбище не 
было мустанга, который бы мог догнать Харку. Но, может быть, его и не будут 
преследовать? Или, может быть, погоня соберется уже слишком поздно?
Воздух освежал Харку. Он ехал очень долго. Давая передохнуть коню, переходил с 
галопа на шаг, снова скакал галопом. Время уже перевалило за полдень, а он все 
еще ехал.
И вдруг Харка потерял след. Он стал внимательно всматриваться в последние 
заметные отпечатки копыт, и тут ему пришло в голову, что отец решил запутать 
следы.
Тогда Харка спрыгнул с коня, снял стеснявшее его женское платье и бросил на 
спину лошади. Он стал тщательно осматривать почву. Вот тут Матотаупа как будто 
слез с коня. Вот следы мустанга, который свободно бродил по прерии. Вот тут 
конь щипал траву. И никак было не определить, в каком же направлении Матотаупа 
направился дальше. И коня поблизости не видно, хотя следы очень свежие. Сумеет 
ли Харка найти отца? Матотаупа хороший охотник и воин, и уж, если он захотел 
запутать след, сможет ли мальчик отыскать его?
Харка оперся о своего взмыленного мустанга.
И тут животное подняло голову и стало принюхиваться.
У Харки снова вспыхнула надежда: беспокойство коня не говорило об опасности, 
скорее наоборот. Животное вело себя так, как будто почуяло что-то знакомое. 
Харка отошел в сторону и тоже стал прислушиваться. Но все было тихо.
— Отец! — громко сказал мальчик. — Отец! — повторил он, даже не задумываясь, 
зачем он это делает. — Отец!
И произошло чудо! Чудо, на совершение которого Харка надеялся, и все-таки это 
было чудо. Рядом с Харкой поднялась высокая фигура.
— Отец!
Матотаупа не мог говорить. Он прижал мальчика к себе на одно мгновение, всего 
на одно мгновение. Потом взял за руку и повел к своему коню, который лежал в 
небольшой ложбинке. Бизоний конь Харки пошел за ними. И лошади приветствовали 
друг друга так, как это бывало всегда. Матотаупа и Харка молчали. Они легли 
рядом друг с другом на землю и положили головы на шею коня. Солнце освещало 
прерию своими последними лучами, и трава уже шелестела от вечернего ветерка. 
Харка прижался щекой к плечу отца. И все еще не было сказано ни слова. Да и 
нечего было говорить: они принадлежали друг другу. Они разделят тяжесть 
изгнания. Они свободны, как птицы.
Да, они никогда не смогут прийти к людям своего рода, никогда по вечерам не 
услышат флейты, а по утрам веселого крика детей, никогда не будут танцевать с 
обитателями стойбища бизоний танец, никогда не будут сидеть с соплеменниками у 
потрескивающего очага, никогда не наденут куртки, расшитой матерью или сестрой…
Никогда!
И все потому, что Хавандшита лжец. Потому, что все поверили ему, даже