– Стоунхорн был здесь на машине?
– Он пришел пешком. Как он добрался сюда из Нью-Сити, кто знает? Если у него 
есть автомобиль или лошадь, он это нам не покажет.
– Почему не покажет?
– Потому что он, наверное, больше не хочет находиться здесь… завтра, 
послезавтра.
– Почему не захочет?
– Спросите Гарольда Бута, мистер Крези Игл. Он может вам сказать… чего он 
боится.
Улица зашевелилась. Служащие пошли к автомобилям, чтобы от своих домов проехать 
несколько метров назад к конторам. Некоторые автомобили только поменяли сторону 
улицы.
Ученик садовника огляделся и не стал больше делиться своими мыслями.
На пятницу больше не было назначено судебных заседаний, но Эд хотел 
подготовиться для слушания дел на следующей неделе. Осторожной, ощупывающей 
походкой слепой двинулся в путь к маленькому зданию суда.
Хаверман подбежал к нему:
– Может быть, вас подвезти, мистер Крези Игл? Ваша машина не тут?
– Спасибо, машина тут, но я пройду эти несколько шагов…
Хаверман покачал головой и отправился в свою служебную комнату.
В узкой комнатке, которую Крези Игл сам выбрал себе для работы, он нашел 
Рунцельмана и посетителя, с шумом поднявшегося со стула.
– Гарольд Бут, – представился тот.
– А, хорошо.
Слепой сел. Гарольд не стал снова садиться.
– Что скажешь?
– Так, ничего особенного.
Гарольд был ростом метр восемьдесят пять. И он был не только широкоплеч, но и 
обладал соответствующим голосом. Слепой мог легко представить его портрет. От 
него пахло лошадьми, коровами и кожей.
– Но ведь есть что-то такое, из-за чего ты пришел ко мне?
– Да. – Это «да» прозвучало смущенно; Гарольд мял в руках свою ковбойскую шляпу.
 – Наверное, они вас этим не побеспокоили, шеф Крези Игл, но если…
– Тогда что?..
– Я не боюсь. Это все глупая болтовня.
– Чего же такому парню, как ты, бояться?
– Вот именно. – Гарольд вздохнул. – Мне безразлично, кто тут околачивается в 
резервации. Я не хотел бы только, чтобы он надоедал Квини. Тогда я вступлюсь.
– Квини? Квини среди его тинеджер?
Гарольд слегка усмехнулся:
– Да, это так.
Слепой слышал, как Гарольд теребил свой кожаный жилет, застегивал, расстегивал, 
снова застегивал. Он только не мог видеть, что у Гарольда на серебряной цепочке 
в медальоне был портрет.
– И что мне надо делать, Гарольд?
– Ничего. Поэтому я и пришел. Я не собираюсь ничего предпринимать. Я не пойду 
ни на танцы, ни на выпивку. Я останусь на нашем ранчо, там он не появится. Или 
я навещу родителей Квини. Она приедет теперь на каникулах домой.
– И у родителей Квини вы тогда столкнетесь?
– Вряд ли. Отец не пустит его в дом.
– Где же вы трое познакомились?
– Мы учились когда-то в одной школе… Квини была еще маленькой девочкой, вот.
– Не она ли учится теперь в художественной школе?

– Совершенно верно. Но на каникулы она приезжает домой. В будущем году она 
станет бакалавром
6
. Наконец-то. – Это «наконец-то» прозвучало неприязненно.

– Разве это нехорошо, что она так долго учится?
– Смотря какие обстоятельства. Она могла бы учиться у моих родителей всему, что 
надо знать и уметь женщине на ранчо.
Затаенная улыбка тронула уголки рта слепого.
– Она выросла на ранчо отца. Ей будет нетрудно справиться и на большем.
– Я тоже так думаю. Но говорят, что кто в художественной школе…
– Что?
– Что они там нехорошо воспитываются. Так много художников в одном месте, шеф 
Крези Игл, ну что тут может происходить хорошего? Целый год она мне ничего не 
писала. В школе нет порядка. Какого же можно добиться порядка, если и дакоты, и 
сиксики, и хопи, и навахи, и апачи, и пимы, и неизвестно, кто там еще, вертятся 
в одном доме? Тут уж нет никаких приличных правил, – все быстрее и ревностнее 
говорил Гарольд. – И я, значит, пришел просить вас, шеф Крези Игл…
– Я всего-навсего человек, и никакой я не шеф. Я не могу витать над Квини, как 
ангел-хранитель. Она уже должна сама за себя постоять.
– В конце-концов, она все же еще девушка. Не можете ли вы поговорить с ее отцом,
 чтобы он теперь оставил Квини у себя, и мы справим свадьбу? Вас отец послушает.

– Нет, Гарольд, я не буду с ним говорить. Я не за то, чтобы за год до окончания 
оторвать индейскую девушку от школы. Имя Квини мне стало известно, потому что 
она очень хорошая ученица и способная молодая художница. Мы можем гордиться ею.