встречен текстом из Писания и, совсем упав духом, поплелся домой и слег в 
постель, думая, что он один во всем городе обречен на вечную гибель.

А ночью разразилась страшная гроза, с проливным дождем, ужасными ударами грома 
и ослепительной молнией. Томе головой залез под одеяло и, замирая от страха, 
«стал ждать собственной гибели; он ни минуты не сомневался, что всю эту 
кутерьму подняли из-за него. Он был уверен, что истощил долготерпение господне, 
довел его до крайности – и вот результат. Он мог бы сообразить, что едва ли 
стоило палить из пушек по мухе, тратя столько грому и пороха, но не нашел 
ничего невероятного в том, что для уничтожения такой ничтожной букашки, как он, 
пущено в ход такое дорогостоящее средство, как гроза.

Мало-помалу все стихло, и гроза прошла, не достигнув своей цели. Первой мыслью 
Тома было возблагодарить бога и немедленно исправиться. Второй – подождать 
немножко: может, грозы больше и не будет.

На другой день опять позвали доктора: у Тома начался рецидив. На этот раз три 
недели, пока он болел, показались ему вечностью. Когда он наконец вышел из дому,
 то нисколько не радовался тому, что остался в живых, зная, что теперь он 
совершенно одинок – нет у него ни друзей, ни товарищей. Он вяло поплелся по 
улице и увидел, что Джим Холлис вместе с другими мальчиками судит кошку за 
убийство перед лицом убитой жертвы – птички. Дальше в переулке он застал Джо 
Гарпера с Геком Финном – они ели украденную дыню.

Бедняги! У них, как и у Тома, начался рецидив.



Глава XXIII

Наконец стоячее болото всколыхнулось, и очень бурно: в суде начали разбирать 
дело об убийстве. В городке только и было разговоров что про это. Том не знал, 
куда от них деваться. От каждого намека на убийство сердце у него замирало, 
нечистая совесть и страх внушали ему, что все замечания делаются при нем 
нарочно, чтобы испытать его. Он понимал, что неоткуда было взяться подозрению, 
будто он знает про убийство, и все-таки не мог не тревожиться, слушая такие 
разговоры. Его все время бросало в озноб. Он отвел Гека в укромное место, чтобы 
поговорить с ним на свободе. Ему стало бы легче, если бы можно было развязать 
язык хоть ненадолго, разделить с другим мучеником бремя своего несчастия. Кроме 
того, ему хотелось проверить, не проболтался ли кому-нибудь Гек.

– Гек, ты кому-нибудь говорил?

– Это насчет чего?

– Сам знаешь, насчет чего.

– Конечно, нет.

– Ни слова?

– Ни единого словечка, вот ей-богу. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, боялся.

– Ну, Том Сойер, мы с тобой и двух дней не прожили бы, если б оно вышло наружу. 
Сам знаешь.

Тому стало немножко легче. Помолчав, он спросил:

– Гек, ведь тебя никто не заставит проговориться?

– Проговориться? Если захочу, чтобы этот индейский дьявол меня утопил, как 
котенка, тогда, может, и проговорюсь. А так вряд ли.

– Ну, тогда все в порядке. Пока мы держим язык за зубами, нас никто не тронет. 
Только давай еще раз поклянемся. Все-таки верней.

– Ладно.

И они поклялись еще раз самой торжественной и страшной клятвой.

– А что теперь говорят, Гек? Я много разного слышу.

– Что говорят? Да все одно и то же – Мэф Поттер да Мэф Поттер, других 
разговоров нету. Прямо пот прошибает все время, так и хочется сбежать 
куда-нибудь и спрятаться.

– Вот и со мной то же самое. Его дело пропащее. А тебе его не бывает жалко?