она лежит, — тогда вы поверите, что он знал это с самого начала. Подумай, 
государь! Потрудись припомнить! Это было последнее, самое последнее, что ты 
сделал в тот день, прежде чем выбежал из дворца, переодетый в мои лохмотья, 
чтобы наказать обидевшего меня солдата.

Наступило гробовое молчание — ни звука, ни шепота! Все глаза были устремлены на 
того, от кого ждали ответа; а он стоял, наклонив голову и наморщив лоб, и рылся 
в своей памяти, стараясь среди множества не имеющих цены воспоминаний уловить 
один единственный ускользающий пустяк, зная, что если он поймает этот пустяк — 
он будет на троне, если же нет — навсегда останется нищим изгнанником. 
Проходили мгновения, проходили минуты, мальчик напрягал свою память и молчал. 
Наконец он глубоко вздохнул, медленно покачал головой и выговорил дрожащими 
губами, с отчаянием в голосе:

— Я припомнил весь тот день, но что я сделал с печатью, припомнить не могу.

Он помолчал, потом поднял глаза и проговорил с кротким достоинством:

— Милорды и джентльмены, если вы хотите лишить вашего законного государя его 
престола только оттого, что у него нет этого доказательства, я бессилен 
помешать вам. Но…

— О государь, какое безумие! — в ужасе воскликнул Том Кенти. — Погоди! Подумай! 
Не сдавайся так скоро! Дело еще не потеряно! Слушай, что я тебе скажу, следи за 
каждым моим словом! Я вызову в твоей памяти этот день во всех подробностях, 
каждую мелочь. Мы разговаривали. Я рассказывал тебе о своих сестрах Нэн и Бэт… 
ну вот, ты это помнишь? И о бабке, и о том, как мы, мальчишки, играем на Дворе 
Отбросов… Ты и это помнишь? Отлично! Следи только за мной, — ты все припомнишь. 
Ты дал мне есть и пить и с царственной любезностью отослал придворных, чтобы 
мне не было стыдно перед ними за свою невоспитанность… Ага, ты и это помнишь!

Том перечислял все подробности одну за другой, и принц кивал головой в знак 
того, что он припоминает; а сановнику слушали и дивились: все это было так 
похоже на правду, между тем откуда могла возникнуть эта невозможная дружба 
между принцем и нищим? Никогда еще никакая толпа не была охвачена таким 
любопытством и не чувствовала себя столь ошеломленной и растерянной.

— Ради шутки, государь, мы поменялись одеждой. Потом мы стали перед зеркалом, и 
оказалось, что мы так похожи один на другого, будто и не переодевались совсем,
 — ты помнишь и это, да? Потом ты заметил, что солдат сильно ушиб мне руку, — 
смотри, я и до сих пор не могу держать ею перо, так одеревенели мои пальцы. 
Увидев это, твое высочество вскочил, поклявшись, что ты отомстишь солдату, и 
побежал к двери. Тебе надо было пройти мимо стола. Эта штука, которую вы 
называете печатью, лежала на столе, — ты схватил ее, озираясь вокруг, как бы 
ища, куда ее спрятать, потом увидал…

— Стой! Довольно! Благодарение богу, я вспомнил! — воскликнул взволнованным 
голосом оборванный претендент на престол. — Иди, мой добрый Сент-Джон: в 
рукавице миланского панциря, что висит на стене, ты найдешь государственную 
печать!

— Верно, государь, верно! — воскликнул Том Кенти. — Теперь английская держава — 
твоя, и тому, кто вздумает оспаривать ее у тебя, лучше бы родиться немым! Спеши,
 милорд Сент-Джон! Пусть твои ноги превратятся в крылья!

Все сборище было теперь на ногах. Все прямо-таки обезумели от беспокойства, 
тревоги и жгучего любопытства. Собор гудел, как пчелиный улей. Все сразу 
заговорили возбужденно и пылко, внизу и на помосте — повсюду. Никто ничего не 
слышал и не интересовался ничем, кроме того, что кричал ему в ухо сосед или что 
он кричал в ухо соседу. Время промчалось стремительно. И вот по собору пронесся 
шепот — на подмостках появился Сент-Джон, в поднятой над головой руке он держал 
государственную печать.



Сразу же грянул крик:

— Да здравствует истинный король!

Минут пять в соборе стон стоял от кликов и грома музыки; вихрь носовых платков 
реял в воздухе. А тот, к кому относились все эти приветствия, маленький 
оборванец, — отныне первый человек в Англии, — стоял на виду у всех, посредине 
подмостков, счастливый и гордый, щеки его пылали румянцем, и могущественнейшие 
вассалы королевства склоняли перед ним колени.

Затем все встали, и Том Кенти воскликнул:

— Теперь, о государь, возьми назад твое царское одеяние и отдай бедному Тому, 
слуге твоему, его рубище!